Елена Чижова

Звезда 2017, 8

В отличие от Бродского, Милош — и по возрасту, и по культурно-историческим обстоятельствам — не начинал на «пустом месте». Ему не приходилось стесняться, когда он говорил о «нравственности» и вообще о нравственном выборе. Хотя подлинное пустое место, в отличие от Бродского, он-то как раз видел, когда в 1945-м оказался на развалинах уничтоженной, взорванной Варшавы. Как выглядит это настоящее «пустое место», можно узнать, побывав в Музее Варшавского восстания. В конце марта текущего года я это место видела — видеозапись с борта советского самолета, облетевшего Варшаву весной 1945-го. Именно оказавшись на этом месте (пустым оно станет через три года), Чеслав Милош ведет переписку с писателем Ежи Анджеевским, в которой речь — среди прочего — идет о вещах и предметах, никак не соотносимых с постмодернизмом. На тот момент — грядущим. А если говорить прямо, о вещах и предметах, противоречащих постмодернизму во всем. И по всем пунктам.

Во-первых, они разговаривают о том (и Милош об этом жалеет), что в Польше не слышно голоса, который рассказал бы, какой страшной пустыней является общество, лишенное ощущения трагизма.

Во-вторых, о том, что столько дел и вер лежит сегодня в руинах, но, несмот­ря на это, не все, быть может, обратилось в пыль. Возможно, есть основание, на которое можно опереться. Лишь бы это основание не было очередной абстрактной идеей, такой, из которой впоследствии вырастут «великие коллективные лозунги».

В-третьих, они разговаривают о том, что зерно мудрости и этического смысла выращивать нелегко; делятся друг с другом мыслями о том, что обращение к нравственному закону в человеке требует опыта в тесном сочетании с проницательным умом. Заметьте, умом, а не сердцем.

Им обоим обидно, что так называемые «люди доброй воли» так легко позволили шантажировать себя преступникам, громко выкрикивавшим: свобода, честь, справедливость, добродетель, геройство! Им горько, что эти люди покинули свой пост, отдав на произвол подлецам самое ценное свое оружие!

Я намеренно не указываю, кому из собеседников принадлежит то или иное высказывание. Для меня в данном случае важно не это, а само пространство их заочного диспута, лежащего вне пределов постмодернизма. И этим, с моей точки зрения, ценного. Для России. Причем именно сейчас.

Как ценна для российской литературы должна быть мысль Милоша о том, что болезнью современной культуры является отречение от истины в пользу действия. Ведь именно эта тотальная подмена происходит в романах «Обитель» и «Зулейха открывает глаза».

В глубокой переписке двух — не философов, не ученых, а писателей (такая переписка непредставима на советской почве того времени) — открываются удивительные перспективы. Как для общества, так и для культуры. Многие догадки, высказанные в этой переписке, — если оценивать их с позиций XXI века, — последовательно вбивают гвозди в повапленный гроб нашего российского доморощенного постмодернизма.

Вот, для иллюстрации, один из таких гвоздей, вбитый Милошем 22 августа 1942 года:

«И даже если бы сумасшедшие садовники стали утверждать, что ядовитые плоды — самые вкусные, самые полезные, и хором бы стали вопрошать: кто и как нам докажет, что они ядовиты, если они нам отлично служат, — разве это был бы достаточный повод для того, чтобы усомниться в чутье нормального человека!»

Эти принципиально нерешаемые вопросы, высказанные в процессе заочной дискуссии, кажутся мне куда важнее, нежели окончательные выводы постмодернизма. Потому что в своих спорах Чеслав Милош и Ежи Анджеевский обращаются не столько к «натуре» человека, сколько к его здравому смыслу — что бы мы под этим словом ни понимали.

Записей не найдено.