Мы побеседовали с главным редактором издательства Ивана Лимбаха Ириной Кравцовой и переводчиком книги, новосибирским физиком Анатолием Ройтманом.

Ирина Кравцова рассказала Когита!ру, что в марте 2016 вышли «Легенды современности» Чеслава Милоша. Это «Оккупационные эссе», написанные им в 1942-1943 годах в оккупированной Варшаве. И в эту же книгу входит переписка Милоша с Ежи Анджеевским.

Ирина Кравцова: «Книга эта была издана в Польше лишь в 1996 году. Милош с трудом согласился на её издание, потому что эти эссе были написаны, когда Милошу было 30 лет, и прошло слишком много времени. Но как это ни парадоксально, именно эта книга рецензентами, которые её прочли, наиболее чуткими из них, была названа одной из самых волнующих книг прозы Милоша. И как ни парадоксально, она оказалась чрезвычайно современной в нынешней России.

Это сборник эссе о литературе. Милош подобрал несколько книг во дворе Французского института в Варшаве, куда попала бомба. Это были совершенно разные книги: «Красное и чёрное», «Робинзон Крузо», некоторые тома «Человеческой комедии» Бальзака, «Война и мир»... И как он сам говорил, размышляя об этих книгах, он занимался аутотерапией. Внутри него были дрожь и ярость, по его же собственным словам. И анализируя литературу прошлого, он как бы занимал свой мозг, он думал о литературе прошлого из сегодняшнего дня. Его интересовало, какие ошибки совершили деятели культуры, писатели, выводя того или иного героя? Какие вещи привели к нынешней катастрофе -- катастрофе войны? Параллельно он переписывался с Анджеевским, который находился в той же оккупированной Варшаве, но в другом её конце. Они писали друг другу письма на печатных машинках и передавали их, обменивались ими при встречах.

Анджеевский отстаивал веру, веру в бога, веру в высокую идею. А Милош выступал рационалистом и скептиком и пытался развивать мысль, что великая идея, как правило, приводит лишь к маршу в колоннах, потому что она используется политиками, велеричивыми шарлатанами, как он говорил, для того, чтобы обмануть общество и заставить всех в едином порыве отстаивать низменные интересы».

Издание книги — инициатива её переводчика Анатолия Ройтмана. «Я переводил эту книгу с удовольствием, о чем, помню, писал Ирине Кравцовой, еще когда предлагал Издательству ее издать. И рад, что как выбор книги, так и выбор Издательства оказался верным. Тщательность работы Редактора очень импонировала мне, и по-моему, книга поддерживает высокий уровень и реноме Издательства. Что касается содержания, то блестящий ум (чтобы не сказать мудрость, ведь речь идет о практически тридцатилетнем Милоше) всегда интересен, о чем бы его обладатель ни говорил, а тут многие вещи оказываются к тому же непреходяще актуальными. Поэтому для меня вывод прост: как я Вам и сказал, это хорошая добросовестная работа и я рад, что мой разговор с великим Собеседником продолжается» —отметил Анатолий Ройтман.

Анатолий Яковлевич переводит Милоша с начала 21 века, в первых переводах успел даже соврешить их авторизацию, чем вызвал настоящую дискуссию в рядах милошеведов и переводчиков, которая не утихает до сих пор. Новосибирский физик, кандидат физических наук и преподаватель теоретической механики переводит и прозу, и поэзию польского нобелиата. «Легенды современности» — восьмая переведённая им книга Милоша.

Для издательства Иван Лимбаха это третья книга переводов прозы Милоша. До этого были изданы «Долина Исы» и «Азбука» (их перевёл Никита Кузнецов). За исключением перевода, все расходы издательство взяло на себя. Перевод частично оплачен Институтом книги в Кракове.

— В чем актуальность книги для современной России? — спросила я Ирину Кравцову.

Ирина Кравцова: «Мы оказались в ситуации, когда любой здравомыслящий человек чувствует необходимость сопротивления. И не столько даже сопротивления в смысле баррикад, а интеллектуального, культурного сопротивления тому, так сказать, варварству, той дремучести, которая навязывается сейчас нам нашими властями предержащими и транслируется через различные медиа. И вот именно сам способ думания — не важно даже, над чем ты размышляешь — но способ глубокого размышления о том, что ты видишь, о том, что ты читаешь, в любом случае приводит тебя к нормальному состоянию человеческому. потому что цель, которую ставил перед собой Милош в этой книге, как он её формулировал позже — это остаться человеком. Собственно говоря, в этом урок Милоша».

«Если всё в тебе — дрожь, ненависть и отчаянье, пиши предложения взвешенные, совершенно спокойные, превратись в бестелесное создание, рассматривающее себя телесного и текущие события с огромного расстояния» — советует Милош.

Обозреватель газеты «Коммерсант» Анна Наринская написала  об этой книге издательства Ивана Лимбаха рецензию под заголовком «Нам не нужна великая идея». По мнению Наринской, «Легенды современности» Чеслава Милоша можно снимать с полки, открыватьна первом попавшемся месте — и получать ответы на все свои сомнения. «Этот сборник Милоша должен бы стать такой книгой первой необходимости для нас — здешних и сегодняшних». Множество мыслей и цитат Милоша из этой книги «нам в сегодняшней России хочется заучивать наизусть и предлагать к обсуждению в школах», считает Наринская. «Причем Милош шлифует и уточняет их на наших глазах, превращая свои эссе в настоящий мастер-класс думанья» — пишет московская обозревательница.

Еще одна цитата из рецензии Наринской: «Разговор о литературе оказывается инструментом постижения ужасной действительности, так как до того, как нечто гуманитарно неприемлемое становится возможным физически, оно становится возможным культурно. Исследование этих культурных изменений и допущений становится для Милоша поиском "момента ошибки" <...>. И — главное — оно становится инструментом установления собственной системы координат».

Тем временем в издательстве Ивана Лимбаха начали думать над следующей книгой прозы Чеслова Милоша, скорее всего это будет «Земля Ульро». Над переводами её фрагментов сейчас работает в Кракове Никита Кузнецов.

Cogita.ru

Первое эссе в этой книге посвящено "Робинзону Крузо". Лично для меня в этом есть забавное и в то же время важное совпадение. В романе Уилки Коллинза "Лунный камень", который я часто перечитывала в детстве и впечатление от которого до сих пор не поблекло, самый симпатичный герой утверждает, что в книге Дефо содержатся главные ответы на все жизненные вопросы, и подтверждает свое мнение делом. В моменты смятения он снимает "Робинзона" с полки, открывает на первом попавшемся месте — и действительно получает ответы на все свои сомнения.

Так вот, этот сборник Милоша должен бы стать такой книгой "первой необходимости" для нас — здешних и сегодняшних. Но, разумеется, не станет — и это "разумеется" еще один знак ее невероятной актуальности.

Эссе на литературные темы и письма о литературе своему другу писателю Ежи Анджеевскому (автору, среди прочего, романа "Пепел и алмаз", по которому снял фильм Вайда) Чеслав Милош писал в 1942 году в оккупированной Варшаве. На вопрос, почему в такое время он занимался "литературоведческими" вопросами, Милош впоследствии отвечал с хладнокровной откровенностью: "Это была операция аутотерапии согласно следующему рецепту: если все в тебе — дрожь, ненависть и отчаянье, пиши предложения взвешенные, совершенно спокойные, превратись в бестелесное создание, рассматривающее себя телесного и текущие события с огромного расстояния".

Его тексты, действительно, вроде бы описывают местности, находящиеся на огромном расстоянии от военной Варшавы,— необитаемый остров Робинзона Крузо, Париж Бальзака, африканское Конго, по которому путешествует Андре Жид. При этом они затрагивают происходящее в самой ее сердцевине. Потому что в ее сердцевине находится сам Милош, который, размышляя об этих литературных ситуациях, решает вопрос первостепенной важности: что он думает (именно думает, а не чувствует!) по поводу того, что творится вокруг него?

Суть этой связи искусства и действительности для Милоша сформулировал во вступлении к сборнику историк литературы Ян Блонский: "Мы — совершенно сознательно и как бы из центральной ложи — наблюдаем невообразимые преступления. И, более того, мы чувствуем, что в любой час могут произойти преступления еще более ужасные. Какую позицию мы должны занять? Разумеется, мы осуждаем эти преступления. Но что мы должны сделать, чтобы понять, как такое возможно? Для философских рассуждений уже не время, то, что предстоит выработать,— это позиция, которая позволит человеку выдержать столкновение с реальностью".

Разговор о литературе оказывается инструментом постижения ужасной действительности, так как до того, как нечто гуманитарно неприемлемое становится возможным физически, оно становится возможным культурно. Исследование этих культурных изменений и допущений становится для Милоша поиском "момента ошибки" ("Нежные руки интеллектуалов пятнаются кровью с того момента, когда они выводят слово, несущее смерть... Их книг не читают, возможно, широкие массы. Но их прочитает журналист... Статьи эти прочитает учитель, прочитает человек с улицы. И вот монета идеи, замыслов катится, ее более утонченные буквы стираются по пути, пока, плоская, упрощенная, она не достигает толпы в виде лозунга, дешевого слогана"). И — главное — оно становится инструментом установления собственной системы координат.

Для Милоша основа этой системы — доверие к истине, познаваемой разумом и, соответственно, отторжение всего ей противостоящего. Всего "нутряного", мистического, спонтанного (как раз царившего в литературе с конца XIX века и вплоть до войны). Он враг любой "идейности" и пристально отслеживает приносимый ею вред: "Создание мифов стало поистине триумфальным в области политической мысли. Уже в самом банальном лозунге "искать идею" заключается убеждение в большей силе, сохраняющейся в так называемой идее; силе, способной двинуть толпы в нужном направлении... Призывы искателей так называемой великой идеи ("Нам срочно нужна великая идея"), заклинания высокопарных шарлатанов, понимавших "идею" как средство воздействия на толпу, средство для того, чтобы, наэлектризовав эту толпу, повести ее наугад к более приземленной, чем указанная идея, цели".

Таких мыслей и, соответственно, таких цитат, которые нам в сегодняшней России хочется заучивать наизусть и предлагать к обсуждению в школах, в "Легендах современности" множество. Причем Милош шлифует и уточняет их на наших глазах, превращая свои эссе в настоящий мастер-класс думанья.

Потому что эти эссе — все они, а не только письма к Анджеевскому, ответы которого тоже здесь помещены,— это реплики Милоша в разговоре. С другом, с противником, с читателем. Милош абсолютно точно понимает, что предназначение разговора — даже того, который формально можно отнести к категории спора (как его переписку с Анджеевским),— это не победа над собеседником, а выяснение отношений с самим собой. Разработка и уточнение собственной позиции. Следить за тем, как он это делает,— настоящее и непривычное нам наслаждение.

Коммерсант

Написанные в 1942–1943 годах в оккупированной Варшаве эссе польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша более всего напоминают «Апологию истории» французского историка Марка Блока. Однако если Блок пытается осмыслить, как же человечество забрело в ужасный тупик Второй мировой, используя в качестве навигационного прибора историческую науку, Милош ищет ответ на тот же вопрос в сфере литературы. Сам он декларирует, что его задача — развенчание устойчивых культурных мифов, однако в действительности его роль больше похожа на роль следопыта: по мельчайшим приметам в главных литературных текстах европейской традиции он восстанавливает вехи пути, оказавшегося на поверку столь гибельным.

Даниэль Дефо — герой первого эссе Милоша — грезит об острове, где удалившийся от социума человек получает шанс развить в себе достоинства и добродетели, формированию которых социум препятствует. Однако эта великая мечта об уединении приобретает в интерпретации Милоша зловещие черты: побег оборачивается воссозданием той же привычной действительности (в случае Робинзона Крузо весьма мещанской и ограниченной), только в меньшем масштабе. Да и вообще, формула бегства «начать жизнь заново» таит в себе немалую опасность: «С момента, когда ее сознательно или бессознательно начинают повторять массы, можно с большой вероятностью сказать, что общественный барометр показывает критически высокое давление».

Второй след, ведущий в опасном направлении, Милош находит в творчестве Бальзака — писателя, первым придумавшего смотреть на человеческое сообщество как на биогеоценоз, существующий по тем же законам, что и муравейник в лесу или, скажем, колония кораллов. От такой позиции — меланхолично констатирует Милош — лишь пара шагов до того, чтобы воткнуть в человеческий муравейник травинку (а то так и плеснуть кипятком), и с холодным любопытством исследователя проанализировать результаты эксперимента.

Дальше след на время прерывается, но вновь обнаруживается у Стендаля в «Красном и черном». Герой этого романа Жюльен Сорель убежден, что общественная мораль — не дар, посланный нам свыше, но порождение греховной человеческой природы, а значит, общество, основанное на этой морали, дурно и любой бунт против него — справедлив и дозволен. Герой-одиночка, сумрачный бунтарь, Сорель становится дальней предтечей ницшевского Заратустры, от которого уже рукой подать до излюбленной фашистами идеи сверхчеловека… Шаг за шагом, через тексты Уильяма Джеймса, Андре Жида, публициста Мариана Здзеховского и польского поэта Виткация, Милош ведет своего читателя по дороге мысли, в конечном итоге приведшей человечество в ужасную зиму 1942 года.

Однако литературные эссе — лишь первая часть книги. Вторая ее часть — это переписка писателя с его другом Ежи Анджеевским (в России Анджеевский известен главным образом благодаря фильму «Пепел и алмаз», снятому по его повести Анджеем Вайдой). Пылкий католик Анджеевский пытается убедить Милоша в истинности веры как инструмента познания мира, осторожный скептик Милош ищет компромисса между рациональностью и религиозным чувством. Их спор не имеет финала в рамках книги, однако для современного читателя его исход очевиден и предсказуем: христианин Анджеевский успешно перекуется в коммуниста — для этого ему придется лишь немного изменить оболочку своей огненной веры. Скептика же Милоша его неспособность к бездумной вере уведет в изгнание и глухую оппозицию послевоенному польскому режиму.

Формально законченная и даже изящно закругленная, книга Милоша, тем не менее, оставляет впечатление странной незавершенности (собственно, как и «Апология истории» Блока). Написанная в «глазу бури», на самом историческом перепутье, она содержит не столько окончательные выводы, сколько заметки, зарубки для памяти, вопросы с предварительными вариантами ответов. И это свойство — некоторая зыбкость, неокончательность, текучесть — составляет едва ли не главное очарование «Оккупационных эссе». Мысль происходящая, а не произошедшая, речь, звучащая, а не отзвучавшая — словом, как ни посмотри, самая, пожалуй, волнующая и обаятельная книга одного из важнейших мыслителей ХХ века.

«Оккупационные эссе», написанные в захваченной нацистами Варшавев 1941–1944 годах, — феномен польского литературного Сопротивления, одним из главных героев которого был Чеслав Милош. И оккупацию, и борьбу с захватчиками Милош воспринимал литературо­центрично («…Захвативший власть в стране контролирует и язык этой страны, причем не только посред­ством цензуры, но и изменяя значение слов», — говорил он в Нобелевской лекции). В попытке осознания и принятия на себя ответственности за происходящее Милош уходит от политического и даже исторического мышления к литературе — «Робинзону Крузо», «Войне и миру», к Стендалю и Бальзаку. «Существует нечто, что можно было бы назвать специфическим военным переживанием, — некий механизм, о котором можно рассуждать подобно тому, как рассуждают о любовном переживании или о механизме жестокости. Но дать названия частям этого сложного механизма, пожалуй, вещь в данный момент недоступная. Поэтому следует обратиться к помощи писателей, которые пытались рассмотреть подобные ощущения», — пишет он в эссе о Толстом. Интересно, что «Записки блокадного человека» Лидии Гинзбург начинаются с замечания о том, что в блокадном Ленинграде «кто был в силах читать, жадно читали „Войну и мир“».

В оккупированной Варшаве между тем кипела бурная литературная жизнь, о чем свидетельствует включенная в сборник полемическая переписка Милоша с Ежи Анджеевским (сценаристом фильма «Пепел и алмаз» Анджея Вайды): издавались подпольные журналы, на тайных собраниях обсуждались литера­турные произведения (в том числе и эссе Милоша). Живя в одном городе, Милош и Анджеевский писали друг другу письма, обмениваясь ими при встрече в кафе. Это был такой (не очень понятный в наш неэпистолярный век) жест уважения к оппоненту, форма общения, позволявшая обдуманно и аргументированно представить свою точку зрения и внимательно изучить чужую. Осмысление этого периода для Милоша закончится десятилетием позже в знаменитом антитоталитарном трактате «Порабощенный разум», но литературная работа периода оккупации ценна в первую очередь тем, что восходит к одной из главных его идей о влиянии интеллектуалов на ход истории. 

Arzamas

КапиталЪ Новосибирск

Основная тема эссе, посвященных Даниэлю Дефо, Бальзаку, Стендалю, Андре Жиду, Уильяму Джеймсу – «очищение поля от убеждений о врожденных импульсах человека или же о естественных условиях его жизни». Главный мотив переписки с Ежи Анджеевским – осознание собственной вины, роли, участия в том, что привело к катастрофе Второй мировой войны.

Эхо Москвы

Ключевые темы цикла – избавление человека от старых привычек и иллюзий, устаревших методов мышления и стиля, разрушение легенд, которые человек сам о себе творит, поиск более надежной точки опоры. «Всюду нечуткость и жестокость, борьба всех против всех. Всюду поток чего-то таинственного и неизвестного, что называется жизнью и чему подчиняется человек, хотя он и прилагает усилия вырваться из-под власти примитивных законов», – эти слова из эссе Милоша, как кажется, характеризуют книгу в целом. Время становления, заката и крушения мифов (этот процесс не обошел стороной и Польшу) дало писателю повод создать цикл текстов о мифоборчестве. Так, роман «Робинзон Крузо», по мнению автора, «является свидетельством, клубком, на который наматывается нить одного из современных нам мифов». Эта книга написана с традиционных христианских позиций, но в ней, убежден эссеист, «уже есть толика сомнения в доброте мира, гримаса горечи, последствия которой почувствует только XIX век».

Читаем вместе