66

вернуться

Энквист Пер Улов
Визит лейб-медика

 

Глава 2

НЕУЯЗВИМЫЙ


Швейцарский гувернер был худощавым и сутулым, и у него была мечта о просвещении, видевшемся ему словно тихий и прекрасный рассвет; сначало едва заметный, потом уже самый настоящий, за которым — день.
Именно так он представлял себе просвещение. Тихо, спокойно и безмятежно. Просто так должно было быть всегда.
Звали гувернера Франсуа Ревердиль. Он-то и стоял во дворе перед дворцом.

Ревердиль держал Кристиана за руку, совершенно забыв об этикете и чувствуя лишь сострадание к рыдавшему мальчику.
Именно поэтому, после благословения, они и стояли в снегу, посреди двора.
Вечером того же дня с дворцового балкона Кристиан VII был провозглашен королем Дании. Ревердиль стоял позади, наискосок от него. То, что новый король махал рукой и смеялся, вызвало недовольство.
Это сочли неподобающим. Никакого объяснения непристойному поведению короля дано не было.

Когда швейцарец Франсуа Ревердиль в 1760 году получил должность при одиннадцатилетнем наследном принце Кристиане, ему долгое время удавалось скрывать свое еврейское происхождение. Два его других имени — Элия Саломон — в контракте не значились.
В подобных предосторожностях наверняка не было необходимости. Погромов в Копенгагене не случалось уже более десяти лет.
О том, что Ревердиль был сторонником просвещения, в контракте также не упоминалось. Он считал эти сведения излишними и способными повредить. Политические взгляды были его личным делом.
Главным принципом была осторожность.

Его первое впечатление от мальчика было чрезвычайно благоприятным.
Кристиан был «пленительным». Он маленького роста, слабенький, в чем-то даже похожий на девочку, но при этом совершенно очаровательный, как внешне, так и по своим душевным качествам. Он был сообразителен, двигался мягко и элегантно, свободно говорил на трех языках: датском, немецком и французском.
Уже через несколько недель этот образ усложнился. Мальчик, казалось, очень быстро привязался к Ревердилю, перед которым, как он сам выразился уже через месяц, «не испытывал страха». Поинтересовавшись поразившим его словом «страх», Ревердиль, как ему показалось, понял, что боязнь была для мальчика естественным состоянием.
Постепенно он стал отмечать в образе Кристиана не только «пленительность».
Во время обязательных прогулок, предпринимавшихся с укрепляющей целью, когда они оставались одни, у одиннадцатилетнего мальчика обнаруживались чувства и оценки, которые Ревердиль находил все более пугающими. Они получали к тому же весьма странное языковое выражение. Маниакально повторяемое Кристианом пожелание стать «сильным» или «твердым» вовсе не означало стремления стать сильным физически; он имел в виду что-то другое. Он хотел делать «успехи», но и это понятие невозможно было истолковать сколько-нибудь разумным образом. Казалось, его язык состоял из огромного числа слов, созданных по какому-то тайному шифру, разобраться в котором непосвященному было невозможно. Во время бесед, происходивших в присутствии третьего лица, или когда мальчик находился на глазах у придворных, этот зашифрованный язык полностью отсутствовал. Но с глазу на глаз с Ревердилем зашифрованные слова возникали с почти маниакальной частотой.
Самыми странными были: «мясо», «людоеды» и «наказание», употреблявшиеся без сколько-нибудь ясного смысла. Некоторые выражения стали, однако, вскоре понятными.
Когда они после прогулок возвращались к урокам, мальчик мог сказать, что теперь они пойдут на «суровый экзамен» или «суровый допрос». В датской юридической терминологии это выражение означало то же, что и «пытки», которые были в то время разрешены и исправно применялись правосудием. Ревердиль как-то в шутку спросил, неужели мальчик полагает, что его будут пытать каминными щипцами.
Мальчик с удивлением ответил, что да.
Это было само собой разумеющимся.
Только некоторое время спустя Ревердиль понял, что это выражение как раз не было шифром, скрывавшим нечто другое и загадочное, а содержало вполне конкретное сообщение.
Его пытали. Это считалось нормальным.

Задачей гувернера было обучение датского самодержца, обладавшего неограниченной властью.
Однако это входило не только в его задачу.
Ревердиль приступил к своим обязанностям день в день через сто лет после переворота 1660 года, который практически лишил дворян власти, вернув единовластие королю. Ревердиль неустанно повторял юному принцу о важности его положения; ведь в его руках будущее страны. Из деликатности он, однако, не рассказывал Кристиану предысторию: что ослабление самодержавия при прежних королях и вырождение династии предоставили всю полноту власти тем людям при дворе, которые теперь контролировали его собственное воспитание, образование и образ мыслей.
Казалось, «мальчик» (Ревердиль пользуется именно этим словом), при мысли о своей будущей роли короля, испытывал исключительно тревогу, нежелание и отчаяние.
Король был самодержцем, но вся власть принадлежала чиновникам. Всем это казалось естественным. Предназначенная для Кристиана педагогика была к этому приспособлена. Власть была пожалована Богом королю. Тот, в свою очередь, не пользовался властью, а передавал ее дальше. То, что король не пользовался властью, не было само собой разумеющимся. Для этого он должен был быть душевнобольным, законченным алкоголиком или просто не желать работать. В противном случае требовалось сломить его волю. Апатия и пороки короля были, таким образом, либо врожденными, либо могли быть в нем воспитаны.
Способности Кристиана внушили его окружению мысль, что безволие в нем надо воспитывать. Ревердиль описывает методы, которые применялись к «мальчику» в качестве «систематической педагогики, использовавшейся, чтобы вызвать бессилие и деградацию с целью сохранения влияния истинных правителей». Он быстро почувствовал, что при датском дворе были готовы пожертвовать душевным здоровьем юного принца ради достижения результата, который можно было наблюдать на примере предыдущих королей.
Их целью было создание из этого ребенка «нового Фредерика». Они хотели, напишет Ревердиль позднее в своих мемуарах, «в результате моральной деградации королевской власти, создать в ней некую пустоту, где бы они безнаказанно могли властвовать сами. В то время они никак не рассчитывали, что в один прекрасный день в эту создавшуюся во власти пустоту нанесет визит лейб-медик по имени Струэнсе».
Выражение «визит лейб-медика» встречается именно у Ревердиля. Едва ли он иронизирует. Он, скорее, просто наблюдает за тем, как ломают мальчика, — осознанно и яро.

 

Глава 9

ХИЖИНА РУССО

На следующее утро король со Струэнсе начали свою познавательную поездку к датским крестьянам.

Первые два дня прошли очень удачно. На третий день разразилась катастрофа.
Это случилось вечером, где-то около Хиллерёда. Из кареты они издали увидели группу крестьян, вокруг чего-то собравшихся. Словно на невинную встречу. Потом карета подъехала ближе, и ситуация стала проясняться. Люди столпились вокруг какого-то предмета. Когда карета приблизилась, возникло волнение, толпа расступилась, кто-то бросился бежать к усадьбе находившегося рядом поместья.
Карета остановилась. Король и Струэнсе увидели человека, сидевшего на какой-то деревянной конструкции. Король приказал подъехать поближе, и теперь фигура стала видна отчетливее.
На деревянной кобыле, составленной из двух козел с грубо отесанной балкой посредине, сидел молодой крестьянский парень, голый, со связанными за спиной руками и перехваченными под балкой ногами. У него была окровавлена спина, его, похоже, били кнутом, но кровь уже запеклась.
Его дико трясло и он, казалось, вот-вот потеряет сознание.
— Я предполагаю, — сказал Струэнсе, — что он пытался бежать. Тогда их сажают на деревянную кобылу. Те, что выживают, больше никогда не убегают. Те, кто умирает, обретают свободу. Так обстоит дело в Вашем государстве, Ваше Величество.
Кристиан с широко раскрытым ртом, исполненный ужаса, неотрывно смотрел на мученика. Маленькая группка зрителей тем временем ретировалась.
— Все крестьянское сословье сидит на деревянной кобыле, — сказал Струэнсе. — Такова действительность. Освободите их. Освободите их.

Когда в 1733 году ввели крепостное право, оно стало средством, помогавшим дворянству контролировать передвижение рабочей силы, или, вернее, этому передвижению препятствовать. Если ты был крестьянином, родившимся в каком-то поместье, то ты не мог покинуть это поместье до сорокалетнего возраста. Заработная плата, условия труда и жилье определялись владельцем поместья. После сорока лет разрешалось переезжать. Но, в действительности, большинство крестьян делались столь пассивными, сильно пьющими, обремененными долгами и физически измотанными, что какие-либо перемещения случались редко.
Это был датский вариант рабства. Оно обеспечивало благосостояние дворянства; в южной Ютландии условия были лучше, чем на севере, но все равно это было рабство.
Иногда рабы сбегали. В этом Струэнсе был прав. И поэтому их следовало наказывать.
Но Кристиан, похоже, не понял; эта сцена словно бы лишь напомнила ему о чем-то другом, что ему довелось пережить раньше. Он, казалось, не внял объяснениям Струэнсе, стал дико жевать и молотил челюстями так, будто слова не хотели выходить наружу; и буквально через несколько секунд он истерически завел бессмысленную словесную тираду, которая, в конце концов, вылилась в бормотание.
— Но этот крестьянский парень, быть может, перепутан — как я!!! почему меня наказывают? Таким образом! !! Струэнсе!!! что я сделал… неужели это справедливое наказание, Струэнсе… меня сейчас наказывают…
Бормотание Кристиана становилось все громче.
— Он бежал, наказанием является деревянная кобыла, — попытался объяснить Струэнсе, но король продолжал свои все более неясные и бесцельные истерические тирады.
— Вам надо успокоиться, — настойчиво сказал Струэнсе. — Спокойствие. Спокойствие.
Но нет.
Спустились сумерки, спина привязанного была черной от запекшейся крови, он, похоже, сидел на этой деревянной кобыле долго. Струэнсе, которому, в конце концов, пришлось оставить попытки успокоить короля, смотрел, как замученный мальчик медленно падает вперед, скользит вокруг деревянной балки и повисает, уронив голову.
Кристиан просто кричал, дико и без слов. Мальчик на деревянной кобыле молчал. Ситуация полностью вышла из-под контроля.
Короля было не успокоить. Из усадьбы к ним бежали люди. Король все кричал и кричал, пронзительно, душераздирающе, и не давал себя успокоить.
Мальчик на деревянной кобыле висел молча, почти доставая лицом до земли.
Струэнсе велел кучеру поворачивать карету. Король был нездоров, необходимо было возвращаться в Копенгаген. Но как раз когда карета с большой поспешностью развернулась, Струэнсе подумал о висящем на деревянной кобыле мальчике. Они не могут его оставить. Тогда он умрет. Он выскочил из кареты, чтобы, по возможности, добиться помилования; но карета тут же тронулась с места, отчаянные крики Кристиана делались все громче. Мальчик висел неподвижно. Приближающиеся люди казались враждебными. Струэнсе испугался. Он ничего не мог с этим поделать. Он ведь находился в датской глубинке. Разум, правила, титулы или власть здесь ничего не значили. Люди здесь были животными. Они разорвут его на части.
Он чувствовал, как его наполняет невероятный страх.
Поэтому Струэнсе отказался от мысли спасать мальчика на деревянной кобыле.
Лошади и карета с вывесившимся из окна и продолжающим кричать королем удалялись в сумерки. Прошел дождь. Дорога была глинистой. Струэнсе бежал, крича кучеру, чтобы тот подождал, спотыкался в глине и снова бежал за каретой.

ISBN 5-89059-071-5
Издательство Ивана Лимбаха, 2004

Пер. с шведск.: А.В. Савицкая
Редактор И.Г. Кравцова
Корректор С.В. Овечкин
Компьютерная верстка: Н. Ю. Травкин
Макет: П.П. Лосев

Переплет, 416 стр.
УДК 839.7 ББК 84(4Шве)-44 Э31
Формат 84x1081/32 (206х136 мм)
Тираж 2000 экз.

Книгу можно приобрести