Под микроскопом
В поисках скрытых истоков
Немало возражений можно выдвинуть против тезиса о том, что
сердечные пристрастия открывают наше истинное лицо. Не исключено, что будут высказаны и такие, которые
раз и навсегда опровергнут гипотезу. Однако те, что мне приходилось выслушивать, представляются малоубедительными,
недостаточно обоснованными и взвешенными. Сплошь и рядом упускают из виду, что психология любовных
влечений проявляется в мельчайших подробностях. Чем интимнее изучаемая психологическая проблема, тем
большую роль в ней играет деталь. Между тем потребность в любви принадлежит к числу самых интимных.
Пожалуй, более интимный характер имеет лишь «метафизическое чувство», то есть радикальное целостное
и глубокое ощущение мира.
Оно лежит в основе всех наших устремлений. Оно присуще каждому, хотя далеко не всегда отчетливо выражено.
Это ощущение включает
в себя нашу первую неосознанную реакцию
на полноту реальности, живые впечатления, оставляемые в нас миром и жизнью. Представления, мысли и желания
прорастают из этой первой реакции и окрашиваются ею. У любовного влечения немало общего с этим стихийным
чувством, которое всегда подскажет, кому или чему посвящена жизнь нашего ближнего. Именно это и представляет
наибольший интерес: не факты его биографии, а та карта, на которую он ставит свою жизнь. Все мы в какой-то
мере осознаем, что в сокровенных глубинах нашего «я», недоступных для воли, нам заранее предначертан
тот или иной тип жизни. Что толку метаться между чужим опытом и общими рассуждениями: наше сердце с
астральной непреклонностью будет следовать по предрешенной орбите и, подчиняясь закону тяготения, вращаться
вокруг искусства, политических амбиций, плотских удовольствий или же денег. Сплошь и рядом ложное существование
человека в корне противоречит его истинному предназначению, приводя к достойному изумления маскараду:
коммерсант на поверку оказался бы сладострастником, а писатель — всего лишь политическим честолюбцем.
«Нормальному» мужчине нравятся практически все встречающиеся на его пути женщины. Это, бесспорно, подчеркивает
напряженность выбора, проявляемого в любви. Необходимо лишь не путать «влечение» с «любовью». Когда
мужчина мельком видит хорошенькую девушку, она вызывает влечение на периферии его чувств, куда более
порывистых — надо воздать ему должное, — чем у женщины. Как следствие этого волнения возникает первое
побуждение — невольный порыв к ней. Эта реакция настолько невольна и безотчетна, что даже Церковь не
решалась считать ее грехом. Некогда Церковь была замечательным психологом; прискорбно, что на протяжении
двух последних столетий она утратила свои позиции. Итак, она проницательно признала безгрешность «первых
побуждений». В том числе и влечение, тягу мужчины ко всем встретившимся на его пути женщинам. Она понимала,
что с этим влечением непосредственно связано все остальное — как плохое, так и хорошее, как порок,
так и добродетель. Однако выражение «первое побуждение» отражает явление не во всей его полноте. Оно
является первым, поскольку исходит из той самой периферии, которая и была взбудоражена, в то время как
душа человека остается почти незатронутой.
И действительно, эта притягательность для мужчины почти каждой женщины не что иное, как зов инстинкта,
за которым следует либо молчание, либо отказ. Ответ мог бы быть положительным, если бы в нашем душевном
мире возникла симпатия к тому, что затронуло лишь периферию наших чувств. Стоит этой симпатии возникнуть,
как она соединяет центр или, если хотите, ось нашей души с этим внешним по отношению к нам чувством;
или, другими словами, мы не только ощутили некую притягательность на периферии нашего «я», но и движемся
навстречу тому, что для нас притягательно, вкладывая в это стремление все душевные силы. Итак, мы не
только испытываем притяжение, но и проявляем интерес. Отличие между тем и другим состоит в том, что
в первом случае мы влекомы, а во втором движемся по своей воле.
Этот интерес и есть любовь, которая возникает среди бесчисленных испытываемых влечений, большую часть
которых она устраняет, отметив одно из них своим вниманием. Она производит отбор среди инстинктов, тем
самым подчеркивая и одновременно ограничивая их значение. Чтобы внести некоторую ясность в наши представления
о любви, необходимо определить ту роль, которую играет в ней половой инстинкт. Сущим вздором является
утверждение, что любовь мужчины к женщине и наоборот абсолютно лишена сексуального элемента, равно как
и убеждение, что любовь — это сексуальное влечение. Среди многочисленных черт, их отличающих, отметим
следующую, принципиально важную, а именно то обстоятельство, что число удовлетворяющих инстинкт объектов
не ограничено, в то время как любовь стремится к ограничению. Эта противоположность устремлений наиболее
явственно проявляется в безразличии мужчины, охваченного любовью к своей избраннице, к чарам остальных
женщин.
Таким образом, по самой своей сути любовь — это выбор. А коль скоро возникает она в сердцевине личности,
в глубинах души, то принципы отбора, которыми она руководствуется, одновременно суть наши самые сокровенные
и заветные пристрастия, составляющие основу нашей индивидуальности.
Психология интересного мужчины
I
Для представителя
сильного пола нет ничего более лестного, чем слухи о том, что в глазах женщин он — интересный мужчина.
Однако что же это за мужчина, которого женщина сочтет интересным? Вопрос деликатный и в то же время
действительно трудный. Чтобы на него ответить, понадобилось бы некое новое направление в науке, пока
едва наметившееся, которому я отдаю немало сил все последние годы. Я предпочитаю называть это «Наукой
о человеке», или «Философской антропологией». Благодаря этой науке мы узнаем, что не только каждое тело,
но и каждая душа имеет свою неповторимую форму. Все мы, в меру нашей проницательности общаясь друг
с другом, различаем только ей, каждой личности, присущие очертания, но при этом затрудняемся определить,
сформулировать то, что мы ясно видим. Мы ощущаем нашего соседа, но не знаем его.
В то же время в обыденном языке накоплено немало тонких наблюдений, закапсулированных в проницательные
словесные догадки. Так, мы говорим о душах мрачных и нежных, суровых и мягких, глубоких и мелких,
могучих и слабых, надежных и ветреных. Мы говорим о людях великодушных и малодушных, тем самым измеряя
души, как тела. Один слывет человеком действия, другой — созерцания, в одном превалирует рассудок, в
другом — чувство и т. д. Никто до сих пор не удосужился все это пестрое многообразие упорядочить, дабы
мир человеческой фауны предстал во всем своем богатстве. Очевидно, что все эти оценки лишь фиксируют
различия во внутреннем строении личности, позволяют нам несколько преуспеть в области психологической
анатомии. Считается, например, что душа ребенка будет непременно иной, чем душа старика, и что душевная
организация честолюбца иная, чем у мечтателя. Подобный подход, при минимальной систематизации, позволил
бы нам разработать новую теорию психологических типов, благодаря которой мы сумели бы самым деликатным
образом проникнуть в самую суть человеческих характеров и описать их. Одним из них и будет интересный,
с точки зрения женщин, мужчина.
Между тем намерение изучить досконально этот человеческий тип не может не вызывать некоторую робость,
ибо двигаться придется почти вслепую. Что, собственно говоря, немедленно приходит на ум: интересный
мужчина — это тот мужчина, в которого женщины влюбляются. Однако продвинемся мы не сильно, поскольку
попадем на еще более зыбкую почву. Со всех сторон мы будем окружены любовными зарослями. Ибо нет на
бескрайних человеческих просторах области менее изученной, чем область любви. Собственно говоря, ничего
и не сказано, а точнее, ничего и не понято.
Нехитрый репертуар штампов засел в головах так крепко, что пробиться сквозь него почти невозможно. Все
поставлено с ног на голову. Причин тому множество. Во-первых, любовные истории — зона, сокрытая от чужих
глаз. Любовь нельзя пересказать: от пересказа контуры ее размываются. Каждый невольно обращается к собственному
опыту, как правило небогатому, а чужой опыт в руки не очень-то и дается. Хороша была бы физика, если
бы выводы каждого ученого опирались на результаты лишь его собственных экспериментов. С другой стороны,
так уж получается, что мужчины, способные рассуждать о любви, почти ничего о ней не знают, а те, которые
с любовью на короткой ноге, не способны ее осмыслить, рассмотреть повнимательнее ее переливчатое и
обманчивое оперение. Ну, и наконец, писать о любви — дело неблагодарное. Если врач рассуждает о пищеварении,
ему с нескрываемым интересом внимают. Но если психолог заговорит о любви, то к словам его будут относиться
с презрением, а скорее всего, не обратят на него внимания, поскольку каждый считает себя в этих вопросах
экспертом. Людская тупость проявляется здесь во всем своем блеске. Неужели не ясно, что любовь — настолько
же вещь в себе, как и любой по-своему герметичный объект, требующий специального интеллектуального инструментария?
Или возьмем другой пример, весьма сходный, — Дон Жуана. Каждый уверен, что все о нем знает — о Дон
Жуане, в котором сокрыта загадка нашего времени. За редкими исключениями мужчины делятся на три категории:
считающих себя Дон Жуанами, полагающих, что они хоть раз в жизни да сыграли эту роль, и тех, кто убежден,
что не был им только потому, что не пожелал этого. Остается добавить, что последние ополчаются на Дон
Жуана и пытаются его низвергнуть.
Тем самым нет ничего удивительного в том, что именно те области — любовь и политика, — в осмыслении
которых люди, как им представляется, преуспели, остаются наименее изученными. Только чтобы не быть вынужденными
выслушивать в ответ банальности, замолкают те, кому есть что сказать.
Следует признать, что и Дон Жуаны, и влюбленные мало что знают о любви; очевидные преимущества имеют
те, кто далек от этой сферы, при этом любопытен и наблюдателен, подобно тому астроному, который наблюдает
за Солнцем. Быть чем бы то ни было — не означает понимать, а понимать — не означает быть. Некоторая
дистанция необходима, чтобы рассмотреть; прожитую реальность она превращает в объект познания. В противном
случае зоолог, изучающий страуса, должен был бы превращаться в страуса. Так неужели же нужно превращаться
в Дон Жуана, чтобы потом о себе рассказывать?
Не могу сказать, что я во всем разобрался, несмотря на то что эти коренные вопросы давно меня занимают.
По счастью, я не вижу особой необходимости говорить о Дон Жуане. Стоит, впрочем, отметить, что Дон Жуан
всегда — интересный мужчина, чтобы ни утверждали его оппоненты. Однако столь же очевидно, что далеко
не всегда интересный мужчина — Дон Жуан. Далее, по-видимому, можно не распространяться и удалиться от
этого таящего опасность типа. Что же касается любви, то избегать в наших заметках разговора о ней было
бы по меньшей мере странно. Поэтому я выскажу несколько соображений о природе любви, по необходимости
скупых и отрывочных, которые, однако, отличаются от бытующих ныне представлений. Мне бы хотелось, чтобы
читатель увидел в них лишь аргументы, вносящие ясность в представление об «интересном мужчине», и не
предъявлял к ним как таковым слишком высоких требований.
II
Итак, речь пойдет о мужчине, в которого влюбляются женщины. Нелишне заметить, что почти каждый мужчина
удостаивается любви какой-либо женщины, стало быть, все они могут быть признаны интересными. Тезис не
вполне корректен — по двум причинам. Во-первых, в интересного мужчину влюбляется не одна женщина, а
несколько. И сколько же? Не имеет значения, ибо второй аргумент еще весомее: в неинтересного мужчину
не влюбляется ни одна женщина. «Все» или «ничего», «многие» и «ни одна» — суть преувеличения, не претендующие
на точность. Коль скоро речь идет о жизни, нет ничего более неточного, чем точность, а подсчеты сводят
все богатство жизни к стандарту, норме, усредненности.
Представление о том, что любовь — вполне тривиальное состояние, препятствует пониманию природы эротического
влечения и обязано своим происхождением недоразумению. За любовь мы готовы принять все, что угодно,
и лишь потом заметить, что к реальности наши дефиниции не имеют никакого отношения. Одно из значений
слова «любовь» не будет иметь ничего общего с другим, и наше наблюдение, на нем построенное, окажется
несостоятельным для объяснения иных явлений эротического свойства.
Причина недоразумений вполне понятна. Набор нехитрых возможностей, предоставленных мужчинам и женщинам
в общественной и частной жизни для проявления чувств друг к другу, весьма ограничен. Тот, кого влечет
жен-ское тело, кого тщеславие толкает к незаурядной женщине, кто попадается на удочку испытанной тактики
смены неравнодушия и безразличия, кто мало-помалу прикипает к женщине (а чем, и не разберешь — нежностью,
верностью, симпатией, привычкой), кто теряет голову и, на-конец, кто влюбляется по-настоящему — все
они ведут себя более или менее одинаково. На «более или менее» поверхностный наблюдатель вообще не обратит
внимания и, фиксируя только резкие движения, увидит лишь общее между ними, а следовательно, и между
чувствами, их породившими. Однако, попади ему в руки лупа, он убедился бы, что поведение людей совпадает
разве что в самых общих чертах, а вот зазубрины на них разные. Непростительная ошибка — судить о любви
по словам и поступкам: ни те ни другие прямо из нее не вытекают, а представляют собой некий набор завещанных
предками ритуальных жестов и устойчивых клише, которые поступают в распоряжение чувства в виде готового
к употреблению, безупречно работающего механизма. И только едва заметный жест, едва уловимый акцент
и едва проглядывающий подлинный смысл поступка позволяют нам дифференцировать то, что принято называть
любовью.
Издательство Ивана Лимбаха, 2003
Сост., вступ. ст.: Вс.Е. Банго
Пер. с исп.: Вс.Е. Банго, М.Д. Яснов,
А.М. Гелескул, К.С. Корконосенко,
А.Ю. Миролюбова, С.П. Николаева, М.А. Толстая
Редакторы А.Ю. Миролюбова, Е.Д. Светозарова
Корректор Т.М. Андрианова
Компьютерная верстка: Н. Ю. Травкин
Худож. оформл.: П.П. Лосев
Макет: Ю.С. Александров
Переплет, 416 стр.
УДК 1/14 ББК 87.7 О-70
Формат 75x901/32 (186х114 мм)
Тираж 2000 экз.
Нет в продаже