Отрывок

Посмотрите: зеленый воин бросил щит в кусты, забился под мост. Он не сумел защитить даже себя. Как же он собирается защищать землю, серебристого медведя, нерпу, орланов-белохвостов и зимородков, изумрудно-синих навигаторов Глиняной реки… Смотреть на них было радостно: стремительный яркий лет над водами, резкие повороты. И вдруг остановка, короткое толстое копье вонзается в глинистую толщу воды, в клюве блестит уклейка, и навигатор мчится дальше, неудержимый, стремительный, молниеподобный; он знает все повороты, откосы, глиняные берега; его невозможно хорошенько рассмотреть, он как ослепительное мгновенье, - Меньшиков ни разу не видел зимородка сидящим на ветке ивы ли, на камне, на берегу. Он мелькал, как метеор. Но однажды полетел прямо ему в лоб. Даниил, как всегда, скитался в верховьях Глиняной реки, в пустынных солнечных маревых лугах с трепещущими стрекозами и плавными лунями. Было жарко, досаждали слепни, и он решил возвращаться в свой лагерь вплавь; одежду запихнул в сапоги с длинными голенищами, перетянул их веревкой, привязал сверху спиннинг и поплыл, положив подбородок на эти импровизированные бурдюки: как восточный пастух, - так они переплывают свои порожистые и бурные реки. Плыть было долго, и он за это время успел увидеть бобра, тянущего в воду срезанный куст, услышал, как поет дядюшка аист - сухо стучит клювом, это была Песнь Сухих Дощечек; ну а потом в лоб ему полетел изумрудно-синий навигатор, он вынесся из-за поворота и устремился на плывущего неспешно к своему лагерю Даниила, видимо приняв его за корягу или за лося; Даниил увидел его клюв, глаза. Впервые, кажется, и навигатор увидел его, узнал о его существовании. И уже сообразил, что это не коряга и не лось, и резко вильнул. Меньшиков увидел брюшко в оранжевых перьях… Свет молнии полоснул по воде, все под мостом озарилось. Это была совсем другая река, скорее ручей, а не река. И он, загнанный солдат, дезертир, изгой, сидел у воды под мостом и не знал, что ему дальше делать: неужели и впрямь сочинять речь для министра с глазами мудрого змия?

Отрывок

Нет, перевалить не только горы, но и время. Некогда там жили Тростник, Дядя Темнеющее Око, Вскармливающий Медведя, Наставник Олень, Отец Лис. Конюхи и рыбаки, кузнецы, бродячие фокусники, смотрители садов, искатели. В библиотеке заповедника (Ремизов говорил, что этой библиотеке может позавидовать любой город) он нашел о них книгу и сразу почувствовал тоску по этим людям, по их миру, беспредельному, свободному для полетов больших птиц: спина точно гора, а распростертые крылья точно нависшие тучи, и они опираются о волны и, раскачавшись, уходят по спирали ввысь, туда, где нет ни облаков, ни воздуха, а потом перелетают на Южный океан, сидят на дереве Отец (весна у этого дерева - восемь тысяч лет, и осень - столько же). И свободному для странствий в пустынях Запада, по рекам и побережьям Востока, в горах Юга, и степях Севера, и в пространстве Центра. Они с удовольствием пускались в путь, чтобы прийти к какому-нибудь учителю, одному из тех, которые уже никуда не ходят, сидят в тростниковых хижинах где-нибудь на склоне горы, у речной заводи и наблюдают из двери своего жилья превращения десяти тысяч вещей: кое-чего они добились, и мир сам к ним приходит, врывается солнцами и лунами, сияет радугами, поет ветром, а они лишь позволяют миру в них странствовать. Мастера, равные миру. Добившиеся такого взаимопонимания с природой, какое было в стародавние времена, когда в горах еще не проложили дорог, и не было лодок и мостов, и птицы держались стаями, звери ходили стадами, травы росли со всей пышностью, деревья - во всю длину, и можно было гулять, ведя на поводу птицу или зверя, вскарабкиваться на дерево и видеть сороку в гнезде или ворону, и кони еще жили на просторе, щипали траву и пили воду, сплетались шеями и ласкались, - но потом на них надели ярмо, а из деревьев начали вырезать жертвенные чаши и из белого нефрита - скипетр и булаву. Один из них собирался перейти водопад, его заметили и предостерегающе закричали, но он все же перешел водный поток, и восхищенные зрители спросили: как ему это удалось? Ответ был таков: "Я проникся преданностью и доверием к воде". Преданностью и доверием проникались они ко всему: к ветру, дождю, дереву, птицам, облакам и звездам. Это и был их способ завоевания мира: преданность и доверие. И даже когда умирали их лучшие друзья или жены, они не плакали, а тихо и светло напевали, ударяя каменными пластинами. Не этому ли и хотел научиться Меньшиков? И пусть не играть - как играл некий Вэнь, бросивший семью и ушедший странствовать и учиться музыке и столь глубоко постигший это искусство, что, когда он тронул вторую осеннюю струну циня и вызвал полутон восьмой луны, повеял прохладный ветер, созрели злаки и плоды, а когда он ударил по весенней третьей струне и вызвал полутон второй луны, возвратился теплый ветер, расцвели травы и деревья, а прикосновение к пятой, зимней струне повлекло падение снега, и, наконец, от удара по всем четырем струнам поднялся счастливый ветер и поплыли радостные облака, - нет, но хотя бы уметь слушать. Эта история почему-то особенно понравилась Меньшикову. Даже не история, а эпизод: один путник-искатель спрашивал мастера, сидевшего с блаженным отсутствующим видом, как ему удалось уподобиться сухому дереву и превратить свое сердце в пепел. Мастер ответил: "Когда ты услышал свирель человека, не знал еще свирели земли, - услышав ее, еще не будешь знать, что такое свирель вселенной". Тот попросил растолковать. Мастер растолковал: свирель человека - бамбуковая палочка с отверстиями, свирель земли - сама земля с ущельями и гротами, лесами и долинами. Искатель сказал: осмелится ли он спросить, что такое свирель вселенной. Мастер ответил, что в ней звучит множество ладов, и каждый сам по себе, все вещи звучат сами по себе - разве на них кто-нибудь воздействует?

Отрывок

Ель - праздничное и сумрачное дерево. Похожа на ракету. Или на вытянутую пирамиду. Да! И в каком-нибудь гнезде есть мумия елового фараона. Клест-еловик всю жизнь только и питается семенами шишек. Потрошит шишки ловко - у него крестообразный клюв. Как щипцы для колки сахара. И под конец жизни он насквозь пропитан смолой. Труп клеста сохраняется долго нетленным, говорят, до тридцати лет. Крестьяне к нему особые чувства испытывают еще и из-за того, что порой потомство он приносит в самую стужу, в январе. Зимоборец. В еловом лесу удобно было устроиться на ночлег - огонь развести проще простого. Но Меньшиков здесь почему-то не остался. Он спустился к реке, сел в байдарку. И вместо того чтобы плыть дальше вверх - повернул назад. Уже в сумерках достиг он того места, где остановились старые люди, одноногий рыбак и его жена с янтарными бусами. Но их уже не было. Только остывшее кострище, рыбья чешуя на песке, рогульки для удочек, следы. Наверное, ушли вниз. Меньшиков обогнул мыс с темной ивой, песчаный лоб и вновь вплыл в глиняный амфитеатр, над которым грузно нависала толстая старая осина. С луной в ветвях. Сначала ему показалось, что кто-то залез, не боясь высоты, на осину и зажег там солому. Но нет. Это была желтоватая луна. Два гребка - и он увидел ее всю, горбатую, крупную. Ночная вода чернела под лодкой. Лопасти серебрились. Словно рыбьи плавники. А луна, смятая с одной стороны, - как рыбья голова. Меньшиков подумал о молчащей речи этих мест. И эту Рыбу речи он уловил в сплетения своих мыслей и чувств: на мгновенье, сейчас она уйдет… уже ускользнула, шевеля плавниками, хвостом, и лишь светящийся след мелких пузырьков оставила…