Рядом со мной внезапно оказался этот сын другой матери и попросил у меня милости: такой милости, чтобы я простил ему убийство, а его самого принял. Я получил целостного человека со всеми его ужасными и привлекательными чертами. Я поначалу вообще не знал, что человек – одновременно столь многое и столь малое. Потому и потребовалось так много времени, чтобы я научился любви (ведь все, что я знал о ней раньше, мне пришлось забыть). <...> Дорогая мама, в этой школе я приобрел другие глаза. В конце я понял, что мало любил Эллену. И полдюжины позднейших возлюбленных я тоже мало любил. И многих животных я любил мало. Я мало любил деревья, камни и берег моря. Жоскена и Моцарта, Кабесона, Шейдта и Букстехуде я любил мало, египетские храмы и грузинские купольные постройки, романские церкви я любил мало. Да и самого Альфреда Тутайна я любил мало – лишь на чуть-чуть больше, определенно лишь на чуть-чуть, чем любил девушек, животных, деревья, камни, музыку, храмы и тебя, дорогая мама. <...> Я должен сказать это еще проще. Мы с ним сделали друг для друга то, что, по мнению людей, пристало лишь Богу: мы простили друг другу всю жизнь, все наши ошибки, все проступки.