Марк Гринберг 

Закончил факультет прикладной математики МИЭМ и филологический факультет МГУ. Работал редактором  в “Еженедельном журнале” и “Отечественных записках”. В его переводе издавались произведения средневековой и ренессансной литературы, а также авторов XX века: И.Бонфуа, Л.-Р. Дефоре, Ф.Жакоте, П.Целана, Ж.Старобинского и др.

Премия Мориса Ваксмахера (1998; совместно с Борисом Дубиным) за перевод книг Ива Бонфуа “Невероятное” и Филиппа Жакоте “Стихи. Проза.Записные книжки”.

Премия Инолитл (2006) за перевод поэмы Ива Бонфуа “По-прежнему слепой”.

За перевод Луи-Рене Дефоре «Ostinato. Стихотворения Самюэля Вуда» (СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2013) и Ива Бонфуа «Выгнутые доски, Длинный якорный канат» (СПб.: Наука, 2012) Марк Гринберг  получил премию Андрея Белого (2013).

Упорствуя в ненадежном

Речь о Марке Гринберге на вручении Премии Андрея Белого

Ostinato rigore.

Математик по первому образованию, Марк Гринберг в своей переводческой работе отчетливо тяготеет к точности. Многолетний, усидчивый, терпеливый редактор, он, казалось бы, воплощенный носитель твердой нормы. При всем этом он – и чем дальше, тем упрямее и глубже – входит как переводчик в такие смысловые зоны, которые уж никак не назовешь однозначными, определенными, устойчивыми по составу и устройству.

Последние 15 лет Гринберг почти целиком посвятил тесному кругу избранных им авторов, которые составляют (либо составляли) дружеский кружок и которых во многом именно он открыл и ввел в русский язык, в сознание русскоязычных читателей. Это прежде всего Пауль Целан и Ив Бонфуа, Филипп Жакоте, Луи-Рене Дефоре и Жан Старобинский, причем переводчик, без устали буря неподатливые пласты, год за годом переводит нескольких из них целыми книгами, в том числе сегодня, у Дефоре и Бонфуа, – книгами «поздней зрелости». Если очень резко обобщать, я бы сказал, что названных, конечно же, неслиянных, но и нераздельных авторов, вступивших в литературу в послевоенное десятилетие, объединяет травматическая ситуация невероятной речи, возможность и удел словесного выражения пережитого ими и всеми, а значит и способность/ неспособность передачи своего опыта, больше того, самой осмысленной связи между ими и всеми, между людьми вообще.

Для Пауля Целана «язык – наперекор всему – уцелел. Однако ему пришлось пройти через собственную беспомощность, пройти через чудовищную немоту, пройти через бесконечные потемки речи, несущей смерть. Он миновал их и не нашел слов для всего случившегося, но он через него прошел. Прошел – и мог теперь снова явиться на свет, "обогащенный" пройденным». Следующий за Данте и его героем, «с трудом начинающим говорить», рассказчик у Луи-Рене Дефоре пытается сохранить «случайно проступившие контуры, бледные следы, тающие линии жизненной перспективы, неверные отражения и сомнительные знаки». Ив Бонфуа мечтает о мгновении, когда «речь больше не будет/ Ножом, пронзающим горло/ Доверчивому ягненку, идущему/ За тем, кто говорит».

Верный избранным авторам, Марк Гринберг, вместе с тем, ищет и находит для них слова в ином – своем собственном – времени и месте. Нужно ли объяснять, насколько каждый шаг на этом пути важен всем нам, нашему языку здесь и сейчас?

  Борис Дубин

 Марк Гринберг

 РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

 Благодарю комитет, который так высоко оценил мою работу. Для меня это важно по двум причинам. Во-первых, речь идет о премии, которая напоминает о нашем общем с ее учредителями прошлом, – условно говоря, внесоветском. Тогда, в тусклых 70-х – 80-х годах, ею были награждены наши самые талантливые поэты, в том числе мои друзья и добрые знакомые из обеих столиц. Оказаться в их обществе, пусть и на гораздо более скромных правах, для меня и неожиданно, и лестно. Во-вторых, замечательно то, что в последние годы к обычным номинациям добавился перевод. Здесь за несколько лет тоже составилась прекрасная компания, но я хотел бы не просто порадоваться такому соседству, а сказать, что это расширение номинаций – очень удачный шаг со стороны комитета. Писатели, создавшие премию Андрея Белого в брежневское время, ассоциировали ее с идеей творческой и личной свободы; то, что позже они сумели сохранить верность этой идее, делает премию уникальной культурной институцией. Думаю, что добавлением перевода к числу номинаций они хотели подчеркнуть свою верность духу свободы, поскольку перевод имеет к нему самое прямое отношение.

 Хочу сказать добрые слова и о тех, кто непосредственно причастен к изданию двух награжденных книг, – Михаиле Яснове, пригласившем меня принять участие в серии «Библиотека зарубежного поэта», выходящей в санкт-петербургской «Науке», и главном редакторе «Издательства Ивана Лимбаха» Ирине Кравцовой, которая шесть лет назад решилась напечатать первый томик избранных сочинений Дефоре, а в уходящем году и второй. Если бы не ее интерес к моим проектам, мне было бы куда трудней представить книги этого писателя на русском языке. Ей моя особая признательность.

 Если Ирина Кравцова была первым издателем Луи-Рене Дефоре, то Ива Бонфуа первым стал издавать мой друг – поэт, переводчик и издатель Марк Фрейдкин, которому я обязан многолетней помощью; его я просто не могу не упомянуть. Помогали мне и советы друзей, с которыми я обсуждал трудные места оригинала, в первую очередь Жислен Барде и Веры Мильчиной. Спасибо им, а также Отделу книги французского посольства в Москве и хорошо знакомой всем программе «Пушкин», поддержавшей издание обеих книг.

 Главная же моя благодарность – авторам произведений, вошедших в эти книги, покойному Луи-Рене Дефоре и здравствующему Иву Бонфуа. Премия, которой награждают переводчика, – это прежде всего успех выбранного им автора, да и сам перевод как род деятельности, на мой взгляд, неотделим от дружеской благодарности, которую переводчик к этому автору чувствует, – если, конечно, выбирает произведения для перевода не под давлением рынка, а по собственному вкусу и влечению. Оба писателя – кстати, сами бывшие друзьями, – давно представлены на основных европейских языках; хорошо, что теперь их книги могут прочитать и в России. Оба причастны к переводческому делу: Дефоре, правда, в небольшой степени, зато Бонфуа хорошо известен во Франции как переводчик Йейтса, Петрарки и, самое главное, Шекспира. Кроме того, он автор многочисленных эссе, посвященных этим писателям; предисловия Бонфуа к изданиям шекспировских пьес, а их насчитывается более десятка, составляют толстый том. Наконец, он много пишет об искусстве перевода вообще и особенно часто – о переводе поэзии, который ставит перед любым переводчиком, посредничающим между двумя разными культурными традициями, двумя разными просодиями, проблемы, часто выглядящие неразрешимыми. Скажу в связи с этим еще несколько слов о свободе и выборе.

 Как пишет Бонфуа, поэзия – это не версифицированная мысль, но как раз то, что ее превосходит, а если так, то и перевод поэзии в свою очередь должен быть поэтическим актом. Я не оспариваю этой общеизвестной истины, однако хочу добавить оговорку, важную для меня лично. С таким новым поэтическим предприятием часто бывают связаны самые разные иллюзии и фантазмы, самые разные соблазны; в частности, мне представляются опасными попытки вывести на авансцену перевода собственную так называемую личность и ее произвол. Ясно, что в полной мере избежать этого соблазна невозможно, но нужно, самое меньшее, иметь его в виду. Иными словами, из двух типов перевода, которые сам Бонфуа называет «альтруистичным» и «писательским», – или, лучше сказать, двух полюсов, потому что граница здесь неизбежно бывает диффузной, – мне со временем все ближе становится первый. Я уже сказал о возникающих нередко отношениях дружбы между писателем и его переводчиком – так вот, если работа по преимуществу остается в рамках альтруистичного перевода, шансы на то, что читатель тоже вступит в отношения дружбы с переводимым автором – именно с ним, а не с посредником, – обычно повышаются. И переводчик может считать это хорошей наградой за труды.