...кто бы ни выигрывал войны, проигрывают их всегда поэты.

Хавьер Серкас

«Друзья из леса»

Как случилось, что никто не написал этот роман раньше? Возможно, дочитав книгу Хавьера Серкаса, вы задумае тесь о том же. Реальная история, лежащая в основе «Солдат Саламина», до такой степени символична и ярка, что кажется необъяснимым, как за шесть десятилетий, прошедших с того дня, когда один из создателей Испанской фаланги Рафаэль Санчес Масас чудом избежал расстрела, никто не написал об этом новеллы, романа, не снял фильм. Почему оставался в забвении один из тех эталонных сюжетов, которые жизнь создает виртуознее любого сценариста? Если бы речь шла о вымысле, его творцу не избежать обвинений в чрезмерной фантазии и исторических натяжках. Быть может, эпиграф к роману из «Трудов и дней» Гесиода напоминает и об этом: «Скрыли великие боги от смертных источники пищи…»

Должно было наступить предуготованное время. Хавьер Серкас почувствовал его безошибочно и создал свой главный роман, изданный миллионными тиражами, переведенный на большинство языков мира, ставший событием испанской литературы, «абсолютным бестселлером, паранормальным явлением», как иронизировал сам автор. Дата публикации — 2001 год — кажется знаком: начало нового века, нового тысячелетия и, в какой-то мере, нового видения.

История-детонатор рассказана в самом начале романа вместе с первым упоминанием битвы при Саламине, которая станет постоянным и многозначным мотивом повествования, а затем и названием книги. Писатель-неудачник, подвизающийся на ниве журналистики («вымышленный» Хавьер Серкас с автобиографическими чертами), берет интервью у известного писателя Рафаэля Санчеса Ферлосио (реального испанского классика). Ферлосио недолюбливает прессу и уходит от прямых ответов. Когда автор, «пытаясь спасти свое интервью, спрашивал его про (допустим) разницу между „персонажем характера“ и „персонажем судьбы“, он умудрялся ответить пассажем на тему (допустим) причин пораже ния персидского флота в битве при Саламине», а когда «силился вырвать у него суждение по поводу (допустим) пятисотлетия открытия Америки, просвещал своего собеседника насчет (допустим) правильной работы с рубанком». Нарочитый повтор слова «допустим» призван напомнить, что перед нами роман документальный, но — прежде всего — роман. В мире вымышленной документальности, в игровой двойственности постмодернистского романа граница реальности и ее литературного инобытия зыбка — и устанавливает ее каждый читатель для себя в процессе чтения.

По воле случая «выматывающий» разговор-поединок на террасе «Бистро», бара в Жироне (ныне место паломничества любителей литературных адресов), переходит к судьбе отца и тезки Санчеса Ферлосио, Рафаэля Санчеса Масаса: «Его расстреляли совсем недалеко отсюда, у церкви в Эль-Кольеле». Писатель-интервьюер потрясен рассказом: гражданская война казалась для поколения, выросшего в новой Испании, — сам Хавьер Серкас родился в 1962 году, — «не более чем поводом поностальгировать для стариков», и знал он о ней со всем немного, примерно как «про битву при Саламине да про рубанок».

Рафаэль Санчес Масас — писатель, политик-идеалист, один из идеологов ультраправой Испанской фаланги, личный друг ее создателя Хосе Антонио Примо де Риверы. Начало путча генерала Франко — 17 июля 1936 года — застало Санчеса Масаса в республиканском Мадриде. Он больше года скрывается в посольстве Чили, потом бежит из столицы, но его задерживают в Барселоне. Когда войска Франко в самом конце войны подступают к городу, республиканцы вывозят «правых» пленников в Эль-Кольель. Массовый расстрел. Санчеса Масаса чуть задело пулей, посреди всеобщего замешательства он бросается в лес. Далее по тексту романа: «Там забился в овражек и слушал лай собак, выстрелы и голоса солдат, которые его искали, — искали второпях, потому что франкисты уже наступали им на пятки. Вдруг... услышал треск веток за спиной, обернулся и увидел солдата. Тот смотрел прямо ему в глаза. Издалека закрича ли: „Он там?“... Солдат несколько секунд стоял молча, а потом, не отрывая от него взгляда, крикнул в ответ: „Нет, здесь никого нет!“ — развернулся и ушел».

Судьба Серкаса-персонажа предрешена: история Санчеса Масаса и безвестного солдата-республиканца становится его наваждением, страстью, предназначением. Автор уверенно вовлекает нас в «саспенс» поиска, сопоставления улик и деталей, препарирования эпохи. По чему вырван листок из блокнота? Неужели возможно найти живых свидетелей событий, мифических «друзей из леса»? Тупик, погублен весь замысел, впрочем ошибки случаются и у архивариусов... Что нам какие-то «солдаты Саламина»? Но по зимнему лесу бредет полуслепой человек, потерявший очки, виновный в этой войне...

Это роман об истории («повесть о реальности»), но именно роман — искусно построенный, выверенный, выпестованный на постмодернистской традиции. Причину его эпохальной значимости можно объяснить двойным побегом: оскоминой от «топорно сочиненных книг» про гражданскую войну и уходом от эстетской игры, от ироничной позы творца. Хавьер Серкас — великолепный стилист, но он апеллирует к живой эмоции, здесь нет скептической отстраненности, только завораживающее и открытое мастерство рассказчика. То, что казалось далеким и чужим, как битва при Саламине, врастает из прошлого в настоящее. Жертвы и герои той далекой войны вторгаются в личную историю человека; недаром Серкас-персонаж все чаще задумывается о собственном отце, о смысле поступков как таковом, вне времени и кон текста. Прошлое в столкновении позиций, в контрапункте мнений создает дополнительное — и необходимое — измерение настоящего.

В «Солдатах Саламина» три части, аналогия с «Божественной комедией» («Ад», «Чистилище», «Рай») напрашивается сразу. В первой части мы вместе с автором проходим круги Ада, из «лимба» повседневности погружаемся в реалии войны, воскрешая тени прошлого, выхватывая из тьмы истории персонажей с их уникальной судьбой, казалось бы забытой. Эта часть написана от первого лица, от «я» автора-странника, который решился вслушаться в сердцебиение эпохи, неведомой для него ранее, явленной в те самые «минуты роковые».

Вторая часть, названная, как и сам роман, подчинена барочной игре с текстом внутри текста. Это и есть тот самый роман о Санчесе Масасе, над которым автор начал работать в первой части, препарирующий историю Фаланги, взгляды ее создателей-идеалистов, зачарованных своим «выдуманным, несбыточным Раем», обернувшимся кровавой бойней. Здесь рассказчик скрывается, повествование претендует на объективность, но акценты считываются сразу. Разящее определение послевоенного франкизма: «демагогическая амальгама, составленная из приверженности традиционным ценностям — вместо Рая и мира духа, о котором мечтали, — выльется в пресную ханжескую бурду, предсказуемую и консервативную». Или комментарий об идеях Санчеса Масаса, которые «узурпированы пухлым, женоподобным, некомпетентным, хитрым и косным офицеришкой и превращены в банальный идеологический орнамент — и в конце концов стали гнилой и бессмысленной погремушкой, с помощью которой сборище кретинов в течение сорока мрачных лет оправдывало свой дерьмовый режим». После столь точных и универсальных пассажей сложно представить, что до сих пор находятся левые интеллектуалы, критикующие роман Серкаса за «хитрую попытку приукрасить или скрыть неотъемлемую порочность франкизма».

Эта часть — аналог Чистилища, где автор не пытается оправдать своего героя, но готов его услышать и понять, что не означает простить. Следует череда вопросов: как писатель, который «считал политику делом, недо стойным кабальеро», оказался главным поставщиком риторики Фаланги, «сумел сплести паутину жестокой патриотической поэзии про всякие самопожертвования, и ярма, и стрелы, и кличи...»? Вердикт безысходный: «желанное грозное правление поэтов и кондотьеров» установить не удалось, «вместо них у власти оказались плуты, болваны и фарисеи». К тому же, как и другие писатели-фалангисты, «Санчес Масас выиграл войну, но проиграл историю литературы». На единственный вопрос мы получаем конкретный ответ: чудо его «расстрела» было обречено на забвение, поскольку военная доктрина франкистской Испании, как и все военные доктрины всех времен, не могла допустить, что враг спас кому-то жизнь...

Третья часть возвращает авторский текст и авторские метания — роман, который мы только что прочитали, оказался не тем, что Серкас-персонаж задумал: сюжет «хромает», солдат-республиканец так и не найден, тайна не разгадана. Происходит третья встреча все в том же жиронском «Бистро» (сказочный мотив тройственности не раз мелькает в романе), и реальный писатель Роберто Боланьо, ныне культовый ибероамериканский автор, выступает в роли волшебного помощника: вдохновляет, подсказывает и вручает «нить Ариадны». Начинается путь к той самой образцовой развязке — «закономерному и сильному финалу, оправданному всем предыдущим содержанием книги», «опаснейшей сцене, рискующей сорваться в пропасть сентиментальщины». Так оценил финал «Солдат Саламина» Марио Варгас Льоса, будущий Нобелевский лауреат, в рецензии, опубликованной в El País. Даже самому Серкасу «финальный взрыв» пока зался чрезмерно эмоциональным, душераздирающим, но единственно возможным — «таким, какого требовала сама книга вопреки эстетическим принципам ее создателя».

Третья часть — Рай — самая мощная, неожиданная, сплетающая все нити и высвечивающая смыслы, дарит автору встречу с праведником и с тайной. А еще дарит любовь, «что движет солнце и светила» и, главное, наконец-то завершенный роман, именно такой, как был «в голове от начала» — включающий процесс написания романа.

Творение малоизвестного провинциального писателя благодаря восторженным отзывам читателей, в том числе Роберто Боланьо, Варгаса Льосы, Сьюзен Зонтаг, Джорджа Стайнера (ограничимся этими именами «друзей из литературного леса»), неожиданно оказалось в эмпиреях национальной классики.

Перед сдачей русского издания в печать — незадолго до 25-летия первой публикации романа — удалось поговорить с Хавьером Серкасом по телефону, и среди прочего выяснилось, что он никогда не задумывался о перекличке «Солдат Саламина» с обожаемым и не раз прочитанным Данте. «Неожиданное» и «идеально точное» прочтение в дантовском ключе было принято автором: бессознательный вектор, который, по словам Серкаса, «никто не замечал раньше».

«Солдаты Саламина»

Главным музыкальным открытием 2016 года испанская пресса назвала диск молодого дуэта — Марии Арналь и Марселя Бажеса — «45 голов и одно сердце». Он был посвящен сенсационной находке в Ла-Педрахе (Бургос), где открыли два захоронения и среди останков расстре лянных в 1936 году республиканцев обнаружили 45 голов с сохранившимся мозгом и одно сердце. В песне-крике «живые» останки, пережившие годы так называемого «пакта забвения», как мощи фараона в глинистой почве, становятся символом «беспамятства современности». Должно было прийти новое поколение, чтобы «историческая память» стала одним из важнейших терминов эпохи. Подобно тому как вторая часть «Солдат Саламина» рассказывает историю Санчеса Масаса и его времени, во второй части предисловия обратимся к важнейшим вехам исторического контекста.

Проект реформ Второй Испанской Республики (1931 1939), не лишенный гигантомании и утопизма, столкнулся с реальностью: противоречиями в концепции идеальной Испании, законотворческим хаосом, «перегибами на местах». Но нельзя забывать, что гражданская война в Испании началась с мятежа против законно избранного правительства Народного фронта. Вне зависимости от непростой ситуации, аксиомой остается, что в войне виноват тот, кто ее развязал. И хотя поэт и идеолог Фаланги Санчес Масас утверждал, что «нечистой, нерыцарской, неблагородной победе мы предпочитаем поражение, ведь, как бы ужасен и труслив ни был каждый удар врага, каждый наш поступок должен быть проявлением высшей доблести и морали», реальность оказалась антонимом сказанного. «Национальные» силы изначально готови ли военный переворот, это подтверждают исследования последних лет. К тому же велика вероятность, что Франко намеренно затянул войну на три года, целью каудильо была не просто победа, а «крестовый поход» против «красных». Не только победить — но и искоренить врага!

Число жертв красноречиво, здесь консенсус достигнут среди историков разных взглядов. За годы граж данской войны в Испании погибло более 360 000 чело век, из них 200 000 на фронте и более 160 000 в тылу. Последние — жертвы репрессий. 60 000 были расстреляны республиканцами, от 100 000 до 130 000 — франкистами. Финал войны не принес мира — лишь победу Франко. В изгнание отправились 400 000 испанцев, а более 300 000 (иногда пишут про 500 000) оказались в тюрьмах и лагерях, из них более 30 000 были расстреляны.

Большинство испанских историков настаивает на принципиальной разнице «красных» и франкистских репрессий во время гражданской войны. Официально, в отличие от сталинского террора, республиканское правительство Испании не санкционировало массовые убийства, но не смогло удержать реальную власть, пресечь инициативы экстремистских групп, вооруженных отрядов. «Попробуйте-ка сами управлять в окружении безумцев», — напишет в своих мемуарах Мануэль Асанья, президент Республики. Испанские «ЧК» действовали по усмотрению разнообразных «комитетов», безнаказанно пытая и убивая. Не были остановлены и репрессии против церкви: за годы войны были убиты 13 епископов, 4184 священника, 1365 монахов и 283 монахини.

Эхом этой кровавой статистики в «Cолдатах Саламина» звучат слова Микела Агирре, хрониста гражданской войны: «Некоторые историки-националисты намекают, мол, что церкви жгли и священников убивали чужаки, приезжие. Вранье: все были местные, а три года спустя многие из них чуть ли не с цветами встречали франки стов. Если начать расспрашивать, никто, разумеется, и рядом не стоял, когда церкви горели... Больше всего меня бесит, что националисты до сих пор пытаются вте реть людям, что гражданская война была между испан цами и каталонцами, плохими и хорошими».

Во франкистской идеологии репрессии были офици альной стратегией, систематической и организованной. Вспомним слова генерала Эмилио Молы: «Все сторон ники Народного фронта открыто или тайно должны по лучить пулю в лоб. Мы должны сеять ужас... Мы должны уничтожать без зазрения совести всех, кто не думает как мы… Если бы среди противников оказался мой отец, я бы его застрелил». Или знаменитое интервью Франко, которое он дал в июле 1936 года американскому журна листу Джею Аллену: «Мы не прекратим огонь, и пере мирия быть не может… Я спасу Испанию от марксизма любой ценой». Это был ответ Аллену на вопрос, готов ли Франко застрелить половину Испании. Вскоре, в ав густе, произойдет бойня в Бадахосе, где на площади для боя быков правые расстреляют от 1800 до 4000 человек. «Идеологическая» разница неоспорима, но на практи ке бесконечный ужас и беззаконие — террор фанатич ных радикалов и дикарей с пистолетом, утвердились по обе линии фронта.

После победы Франко восторжествовал «нацио нал-католицизм», авторитарная личная диктатура кау дильо, тоскливая Испания «казармы, конторы и ризни цы», описанная во второй части «Солдат Саламины». Фиксировались только преступления республиканцев: жертвы с «национальной» стороны были захоронены, им установлены памятники, многие священники кано низированы, виновные наказаны, мир поделен на черное и белое. И вот 20 ноября 1975 года Франсиско Франко умирает.

В соседней Португалии диктатура пала в результате «мирной революции». Испания пережила уникальный опыт транзита — переходного периода. Франко надеялся, что король Хуан Карлос продолжит его дело; правитель ство возглавлял Ариас Наварро — прокурор военного суда в Малаге, который лично участвовал в вынесении 14 4000 смертных приговоров республиканцам. Но в 1976 году «малагского мясника» — с титулом маркиза — отпра вили в отставку и руководство правительством пере - дали Адольфо Суаресу, человеку из «системы», но го товому к переменам. Именно он убедил франкистских депутатов Кортесов разрешить свободные выборы — это было «харакири» для режима. Суарес победил на этих выборах, и вскоре парламент, избранный впервые за 30 лет демократическим путем, принял закон об ам нистии и через год — 6 декабря 1978 года — демократи ческую конституцию. «Отцами демократии» стали быв шие франкисты. Тогда все понимали, что полный разрыв с прошлым, суд над режимом может привести к новому столкновению. Последние политические заключенные вышли на свободу в 1977 году по всеобщей амнистии. Но по тому же закону лица, ранее занимавшие государ ственные должности, освобождались от ответственно сти за нарушения прав человека. Оппозиция заплатила молчанием за самороспуск профранкистских группиро вок и за легализацию запрещенных ранее левых партий. Председатель правительства Адольфо Суарес получил возможность реформировать режим мирным путем, но амнистия повлекла за собой амнезию.

Финалом переходного периода в Испании стала по пытка переворота 23 февраля 1981 года. Подполковник Антонио Техеро с группой военных, названных в романе Серкаса «опереточными путчистами», захватили здание Кортесов. Вопреки ожиданиям правых сил, король Хуан Карлос в знаменитом телевыступлении потребовал, что бы солдаты вернулись в казармы, подтвердив, что для Испании возможен только путь демократии, заданный в принятой на референдуме конституции. Его слова ста ли вехой в истории. Неудавшийся путч катапультировал во власть социалистов во главе с Фелипе Гонсалесом: они будут правящей партией до 1996 года.

Негласный «пакт молчания» снова был признан по литической необходимостью. Левым пришлось запла тить за мирные и спокойные перемены забвением ста рых ран. Историки, конечно, изучали период франкизма, но политики воздерживались от оценок прошлого и све дения счетов. В результате среди лидеров мнений акцен ты поменялись на противоположные: левые получили знак «плюс», а правые — «минус», общество же напра вило свою энергию на строительство новой Испании, позабыв о «солдатах Саламина». Всегда проще жить в мире, где черное и белое диаметрально разделено и сра зу понятно, кто прав, кто виноват, и где «наши» — как на футболе.

Амнезия постфранкистских поколений пародийно явлена в романе Серкаса в образе девушки писателя, га далки на местном телевидении. Она язвительно реаги рует на идею книги о Санчесе Масасе: «Н-да, глубоко копаешь, — скривившись от омерзения, произнесла Кончита. — Это ж надо! Вцепиться в какого-то, блин, фашиста, когда у нас наверняка пруд пруди отличных писателей из красных! Да вот хоть Гарсиа Лорка. Он же красный был, да?» Кончита, отвечающая в романе за эротико-комическую линию, появляется по закону ро мантической иронии в те моменты, когда необходи - мо снизить пафос. Впрочем, в третьей части становится понятно, что гротескная Кончита, возможно, самый му дрый герой романа, настоящая Беатриче из «Рая» Серкаса, которая раньше писателя-интеллектуала поняла главное и повела его к победе.

В середине 90-х правые набирают силу, и накануне выборов 1996 года выходит знаменитый рекламный ролик 16 социалистов «с доберманами», нарушающий «пакт мол чания»: Хосе Мария Аснар явлен тенью фашизма, злобно лают собаки. Черно-белая хроника «Испании в негати ве» сменяется на сияющие цветные кадры — техноло гическое процветание, музыка и веселье, улыбающийся Фелипе Гонсалес, который призывает голосовать за «Ис панию в позитиве». При всей эффектности саморекламы, перевесили коррупционные скандалы вокруг полити ков-социалистов. Выборы выиграл Аснар, лидер правой Народной партии (PP), первый с 1930-х годов демократи чески избранный председатель правительства от правых.

Социалисты, оказавшись в оппозиции, критикуют «пакт молчания», видя корень политических проблем в непроработанном прошлом. Темы гражданской войны и исторической памяти обретают актуальность. Фильм «Земля и свобода» Кена Лоуча, вышедший в 1995 году, произвел в Испании эффект разорвавшейся бомбы: пока заны конфликты между адептами Республики, столкнове ния в Барселоне испанских сталинистов и POUM — Рабочей партии марксистского единства. То, что для бывших граждан СССР, знакомых с тактикой «красных», было очевидно и в фильме казалось представленным весьма топорно, для испанцев 90-х оказалось откровением.

Британец Кен Лоуч заставил зрителей спорить о соб ственном прошлом, и многие темы современной ис панской истории первыми серьезно изучали именно иностранцы: Раймонд Карр, Ян Гибсон. О трагедии в Паракуэльосе, где республиканцы расстреляли в нояб ре 1936 года от 2500 до 4000 «врагов народа» без суда и следствия, постоянно твердила франкистская пропаган да. Мемориальное кладбище с огромным белым крес том на холме виднелось из мадридского аэропорта. Но за годы демократии про Паракуэльос «позабыли» и снова обсуждать неудобную тему начали только в конце 90-х, после публикации перевода книги Яна Гибсона «Пара куэльос. Как это было» и ответа на нее Сантьяго Каррильо (генсека Компартии Испании с 1960 по 1982 год, в годы гражданской войны — руководителя комитета общественного порядка Совета обороны Мадрида). В «Воспоминаниях» Каррильо снимает с себя вину за массовые расстрелы. Ему отвечает Рикардо де ла Сиерва в книге «Каррильо лжет» с подзаголовком «153 доку мента против 106 фальшивок». В обществе назревала необходимость восстановить прошлое во всей его слож ности, преодолевая клише «позитива» и «негатива».

Роман Хавьера Серкаса поразил современников но визной взгляда. Он не только воплотил в своем названии метафору исторического беспамятства, забвения «солдат Саламины», но и провел читателей по пути истори ческих открытий и откровений. Серкас был одним из первых, кто вывел тему гражданской войны из области идеологических штампов («половина из них — это не вольное вранье, а вторая половина — вранье намеренное»), из эпической дихотомии черное/белое, переместил сюжет в человеческое и метафизическое измерение. Он обратился к искусству сложного, многоракурсного, полифонического романа, завещанного Испании и миру Сервантесом.

В первой части романа, в аду подготовки к расстрелу, караван автобусов движется по улицам полупустой Барселоны: «Иногда кто-то бросает пристальный, полный удивления, ненависти и бездонной усталости взгляд на людей в автобусе, завидуя их теплым удобным мес там и не ведая, что это места для приговоренных к расстрелу». Точная сцена и универсальная метафора — понимание зависит от ракурса, от знания, иначе наш взгляд «в окна автобуса» может обернуться трагической ошибкой.

Серкаса интересуют разные стороны конфликта при ясности исходной позиции: главным вектором сюжета становится поиск того самого республиканца, который сказал: «Нет». Автор мечтает заглянуть, вслед за Санчесом Масасом, в его глаза, которые «выражали не со чувствие, не ненависть, даже не презрение, а какую-то тайную, бездонную радость, что-то, что граничит с же стокостью и сопротивляется разуму, но не является инстинктом, что-то, что живет внутри разума с тем же слепым упорством, что кровь бежит по сосудам…». Вместе с тем самым республиканским солдатом должны воскреснуть безымянные жертвы истории, у которых «не случилось жены, и детей, и солнца в окне», но никто даже не помнит, за что они воевали. Серкас начал свой личный поиск тогда, когда в Испании рождалось движение за восстановление исторической памяти, недаром многие считают его предтечей, одним из первых, кто решился заговорить с новой интонацией — интонацией Памяти.

В 2008 году ассоциация семей потомков пострадавших от франкизма, передала в Национальную судейскую палату коробки и чемоданы документов, подтверждаю щих пропажу родственников. Судья Балтасар Гарсон запросил у правительства статистику по жертвам франкизма. Ее не существовало! Семейные архивы, врученные тогда Гарсону, документально подтверждали пропажу без вести 143 353 человек...

Во время второго срока Аснара тема исторической памяти накалилась, и левые партии вынесли в парламент вопрос о массовых захоронениях времен гражданской войны. Десятки тысяч республиканцев так и остались в расстрельных ямах, в лесах, на обочинах дорог... Запросы от семей расстрелянных постепенно заполоняют суды, создана Национальная ассоциация по восстановлению исторической памяти. Ее лидер Эмилио Сильва раскопал могилы в Приаранса-дель-Бьерсо, где нашел тела тринадцати расстрелянных, в том числе своего деда. История начинается с обретения личной памяти, именно это — одно из важнейших посланий «Солдат Саламины» и времени, преодолевшего «пакт молчания».

Под давлением оппозиции 20 ноября 2002 года — через 27 лет после смерти генерала Франко — Конгресс депутатов (притом что его абсолютное большинство было правым) осудил мятеж и признал репрессивный характер франкизма. В 2004-м, когда социалист Хосе Луис Родригес Сапатеро возглавил правительство Испании, один за другим были приняты законы о запрете табака в общественных местах (в повально курящей Испании), о гей-браках (в католической Испании), о гендерном равенстве (в стране традиционного «мачизма»). Наибольшие протесты со стороны правых вызвал закон об исторической памяти.

Правые утверждали, что эта политика «раскалывает» страну, что «гробокопание» и «сведение счетов» — бессмысленное занятие. Возможно — для тех, чьи предки лежат в семейных склепах. Но для тех, чьи деды так и остались в безымянных могилах, это насущный вопрос. После бурных дебатов закон был принят в 2007 году и до 2011-го ассоциации по восстановлению историче ской памяти получали государственные субсидии: было открыто 740 расстрельных ям и 9000 человек перезахоронены, многие из них опознаны. После возвращения правых субсидии отменили. В 2018 году правительство Мариано Рахоя, фактически «заморозившее» закон 2007 года, получило вотум недоверия, и ему на смену пришла оппозиция — социалисты во главе с Педро Санчесом. Был учрежден особый департамент исторической памяти, из базилики в Долине павших перезахоронен Франко и, после долгих дебатов, принят закон о демократической памяти. Некоторым, хорошо знакомым нам странам этой «памяти» мучительно не хватает.

Могилу Федерико Гарсиа Лорки, самой знаменитой жертвы франкистских расстрелов, найти так и не уда лось, но в Виснаре, недалеко от Гранады, поставили сте лу «Lorca eran todos» («Лоркой были они все»).

«Встреча в Стоктоне»

«Я работал, как одержимый, с напором и постоянством, каких раньше в себе не подозревал, но конечная цель оставалась для меня не совсем ясной… эйфория сменилась разочарованием: книга была неплохая, но какая-то неполная, как механизм, который не может работать, как задумано, потому что в нем не хватает одной детали. Проблема заключалась в том, что я не знал — какой именно детали… книга по-прежнему хромала».

Когда разочарованный персонаж-Серкас уже готов бросить свой замысел, все в том же «Бистро» появляется Роберто Боланьо (старый друг реального Серкаса), рассуждает о двойственности творчества, о вымысле и реальности и с легкой улыбкой признается: «Я даже бумажки с земли подбираю и читаю». Знаток Сервантеса (спасибо за подсказку С. И. Пискуновой) сразу узнает фразу из IX главы первой части «Дон Кихота»: «Подталкиваемый ненасытною любознательностью, побуждавшей меня поднимать и прочитывать каждый клочок бумаги, попадавшийся мне на улице…»

Эту фразу в романе Сервантеса произносит автор-издатель, который случайно купил на базаре арабскую рукопись, сохранив для человечества «Дон Кихота». Боланьо в романе «Солдаты Саламина» выступает двойником Сервантеса — схожи даже их биографии. «Человек действия — это неудавшийся писатель, — признается Боланьо. — Если бы Дон Кихот написал хоть один рыцарский роман, он никогда не стал бы Дон Кихотом, а я, если бы не научился писать, бегал бы сейчас по сельве вместе с ФАРК и палил из автомата. И вообще, настоящий писатель никогда не перестает быть писателем. Даже если не пишет».

Боланьо «подбирает» бумажки разуверившегося Серкаса, своей решающей сюжетной подсказкой и вдохновляющим словом запускает новый виток действия, отправляя героев на поиски истинного рыцаря — Миральеса, необходимого, чтобы роман «заработал».

Переместившись на второй план, Боланьо будто бы «пишет» вместе с Хавьером Серкасом идеальный роман, развлекательный и поучительный одновременно, рыцарский и философский, роман, включающий историю написания романа, роман многоплановый и дающий почву для множества интерпретаций, роман радости бытия. Сервантесовский роман «Солдаты Саламина».

Ощущение эмоционального соучастия, возникающее в процессе чтения, особенно в третьей части романа, воскрешает в памяти один из легендарных спектаклей Московского театра «Тень» — «Апокалипсис», награжденный «Золотой Маской» в номинации «Эксперимент» (через три года после публикации на другом конце Европы романа Серкаса). Эксперимент был радикальным — спектакль показывал только один человек, его создатель Илья Эпельбаум, и только для одного (!) зрителя. В белом одеянии взыскующий «откровения» садился за столик с зеркалом на уровне его лица, ниже зеркало переходило в прозрачное стекло. Напротив за тот же стол садился актер. В полной темноте за стеклом появлялись его руки: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет…» Действо о тайнах мироздания, о войнах и судьбах, об ангелах и об истреблении происходило в спичечных коробках в свете горящей спички. Новая спичка, новый коробок. На одном надпись: «Души». Миниатюрные фигурки, музыка Баха, библейский текст. Бумага горит и рвется, всемогущество и беспомощность. Главная магия спектакля рождалась в том миг, когда зритель, видя в зеркале себя, а ниже руки актера, «присваивал» их, начинал воспринимать и чувствовать как свои. Казалось, что ты сам показываешь себе спектакль, что это ты вершитель земных судеб и одновременно свидетель трагической хрупкости мира. Пепелище «Апокалипсиса» завершалось катарсическим возрождением, оставляя зрителю-демигургу главное — ощущение причастности к тайне.

Мир «Солдат Саламина» дарит близкую по интенсивности иллюзию соучастия: не вы ли сидели с Роберто Боланьо в жиронском «Бистро», когда он рассуждал о природе героизма и вспоминал своего друга Антони Миральеса; не вы ли пытались представить свет «другого, менее кристального, невообразимого январско го утра», когда «на этом самом месте пятьдесят человек внезапно взглянули в глаза смерти, а двоим удалось увильнуть от ее медузового взгляда», не вы ли садились в поезд, чтобы услышать «в Стоктоне» ответ на самый важный вопрос?

Фалангисты любили цитировать максиму Шпенглера, что «в последнюю минуту цивилизацию всегда спасает взвод солдат». Санчес Масас считал себя и Фалангу этим взводом, «солдатами Саламина», которые, победив нашествие персов, спасли европейскую цивилизацию. В третьей части романа происходит главное — смена героя (как раз то, о чем мечтала проницательная Кончита). Абсолютным героем становится Миральес, рыцарь Республики, наделенный врожденным чувством добра, не ошибающийся в тот момент, когда точно нужно было не ошибиться, достойный рая и так похожий на «обломок кораблекрушения». Быть может, цивилизацию как раз и спасет тот солдат, который скажет: «Нет, здесь никого нет!» — развернется и уйдет, напевая свою не замысловатую песенку…

Дело даже не в том, что выживший Санчес Масас по принципу бумеранга спасет от расстрела поэта Мигеля Эрнандеса (он умрет в тюрьме от туберкулеза), что собственноручно будет писать Марии Ферре и вызволит из заключения Пере Фигераса, одного из «друзей из леса», а в том, что Миральес, «чистый, смелый и кристально порядочный человек», сделанный из «острейшего чувства жизненного краха», оставляет нас перед неразгаданной загадкой. Сказано не раз, что ответ в хорошей книге как раз в том, что прямого и ясного ответа нет, он в самом поиске ответа, в книге, ради этого ответа написанной. Всегда остается «слепая зона», невыносимая для политиков и для журналистов, но важнейшая для искусства. Недаром республиканские чиновники настаи вали, чтобы Пикассо подписал документ, подтверждая, что лошадь в «Гернике» — это поверженный фашизм и ничто иное. Пикассо, естественно, отказался.

В одном из интервью Хавьер Серкас вспоминал о беседе с Кэндзабуро Оэ об ангажированной литературе. В качестве примера японский Нобелевский лауреат привел как раз «Солдат Саламина»: «Там есть солдат, который танцует пасодобль. Я захотел станцевать под эту музыку, спросил сына, но он разбирается только в классике. Мы нашли пасодобль из „Кармен“, я включил эту музыку и пригласил жену на танец... так вот, ангажированная литература — та, которую хочется не только читать, но и прожить».

P.S.

Через два года после открытия Института Сервантеса в Москве удалось договориться о первом (и пока что единственном) приезде Хавьера Серкаса в Москву вместе с Давидом Труэбой, режиссером фильма «Солдаты Саламина». В конце 2004 года мы получили от Хавьера подтверждение даты (июнь следующего года) и восторженный текст, наполненный предвкушением встречи с мечтой — страной Толстого и Достоевского. Как и большинство испанских писателей, он вырос на русской литературе, на «снежных пейзажах, исполненных тайны». На следующий день, как обычно в России, нежданно-негаданно, выпала месячная норма снега. Я поехала менять резину, взяв с собой из библиотеки роман «Солдаты Саламина». До начала работы в Институте Сервантеса я преподавала зарубежную литературу в Щукинском театральном училище и еще с университетских времен привыкла читать по книге в день, а тут за два года, в водовороте культурной программы новорожденного Института и воспитания двух маленьких детей, не прочла ни одной... Переписываться с Серкасом, зная роман лишь по обложке, казалось позорным. Примкнув к бесконечной очереди, я погрузилась в текст: «Скрыли великие боги от смертных источники пищи…» Шли часы, машины ползли по-черепашьи. Дочитав последние страницы, я разрыдалась так, что подобного не упомню. Для филолога «над вымыслом слезами обольюсь» выражение метафоричное, но в тот заснеженный день слились воедино эмоция финала «Солдат Саламина», почти что физиологический голод по чтению и накопленная усталость. В ушах звучал пасодобль: «И в саду Испании моей…» Тут как раз подошла очередь, и в окно машины постучал шиномонтажник. Увидев заплаканное лицо, он оторопел: «Да, ужас, столько ждать пришлось, мы вас аж до слез довели». Я не стала объяснять, что было истинной причиной.

P.S.S. Ровно через двадцать лет после того, как «Солдаты Саламина» были омыты слезами в заснеженной москов ской очереди, 24 ноября 2024 года Хавьер Серкас — при знанный классик испанской литературы — занял почетное кресло с литерой «R» Королевской академии языка, ранее принадлежавшее Хавьеру Мариасу. В академики Серкаса рекомендовал Марио Варгас Льоса, автор восторженного отклика на «Солдат Саламина». Перуанский классик умер незадолго до выхода русского издания романа Хавьера Серкаса в образцовом переводе Дарьи Синицыной. Предыдущей ее работой был роман Варгаса Льосы «Город и псы», столь же пронзительно современный, как и «Солдаты Саламина», вводящий читателя в «слепую зону» главных вопросов бытия.