Детектив эпохи Возрождения: Галина Юзефович — о романе «Игра перспектив/ы»

В первом приближении новый роман автора знаменитой «Седьмой функции языка» Лорана Бине выглядит апофеозом искусственности и рассудочности. И в целом-то тяготеющий к манерным интеллектуальным играм, в этот раз писатель словно бы намеренно берет еще на пару нот выше: в его «Игре перспектив/ы» читатель найдет практически полное постмодернистское бинго — изысканное, ироничное и вызывающе несовременное. Детектив, исторический роман и искусствоведческий трактат, все вместе утянутые в тугой корсет эпистолярной формы, — трудно представить себе нечто дальше отстоящее от современных литературных мод, требующих от книги естественности и исповедальности. Из 2025 года Лоран Бине дерзко переносит нас на 20, а то и на 40 лет назад, прямиком во времена «Имени розы». Однако — и это обстоятельство роднит Бине с Умберто Эко не только формально, но и сущностно — за лощеным фасадом с кокетливыми завитушками в «Игре перспектив/ы» пульсируют напряженная мысль и, что еще более удивительно, живое неподдельное чувство.

В первый день нового, 1557 года знаменитый живописец (а еще склочный неопрятный старик) Якопо Понтормо найден мертвым в капелле базилики Сан-Лоренцо, возле фресок, над которыми трудился последние 10 лет, никому не позволяя на них взглянуть. Расследование убийства (а это, бесспорно, убийство, хотя многим хочется верить, что Понтормо убил себя сам) поручено приближенному флорентийского герцога Козимо Медичи — Джорджо Вазари, тоже художнику и, главное, основоположнику научного искусствоведения, автору «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих».

Но убийство — лишь одна из ячеек опутавшей Флоренцию (и шире всю Италию) сети интриг. Полуостров раздирают нескончаемые войны между Флоренцией и ее союзниками-испанцами с одной стороны и римским папой в союзе с Францией — с другой. А тут еще и старшая дочка герцога Козимо, 17-летняя Мария, по коварному наущению своей тетки, французской королевы Екатерины Медичи, опозорила семью, закрутив роман со смазливым пажом и расстроив тем самым выгодный династический брак. По городу бродит тень не до конца забытого неистового Савонаролы с его идеями очищения от мирской скверны. В той самой капелле, где убили художника, под покровом ночи собирается тайное общество чомпи — революционно настроенных подмастерьев, готовых с оружием в руках бороться за свои права. Из мастерской Понтормо похищена картина, способная бросить тень на герцогскую семью. А надо всем этим тихо, почти незаметно для современников на славную, вольную и безрассудную эпоху Возрождения с небес опускается могильный саван.

В романе нет авторского голоса: на манер «Опасных связей» Шодерло де Лакло, одной из любимых книг Лорана Бине, «Игра перспектив/ы» полностью состоит из писем. Вазари пишет своему помощнику и другу, историку Винченцо Боргини — эдакому незадачливому доктору Ватсону при неумелом Шерлоке Холмсе. Боргини состоит в напряженной переписке с художником Аньоло Бронзино, учеником и преемником убитого Якопо Понтормо. Сестра Екатерина де Риччи, сварливая и высокомерная настоятельница монастыря Прато, пишет подруге, художнице и монахине соседнего монастыр; их объединяет решительное неприятие «извращенной и грешной» манеры Понтормо, а вместе с ней — всего современного искусства. Скульптор, авантюрист и французский агент во Флоренции Бенвенуто Челлини строчит донесения маршалу Франции Пьеро Строцци. И едва ли не все они время от времени пишут престарелому Микеланджело, из-за росписи Сикстинской капеллы безнадежно застрявшему в Риме.

Выбрав для романа эпистолярную форму, Лоран Бине словно бы сам вешает себе на ноги утяжелители. Для того чтобы переписка выглядела более или менее правдоподобно, ее участники не должны друг другу пересказывать очевидное, даже если читателю оно вовсе не очевидно. Они не могут сообщать то, чего не знают, а еще у каждого из них есть собственные интересы, вовсе не обязательно совпадающие с интересами автора. Заставить разношерстную компанию своенравных героев исправно крутить вперед детективные шестеренки немногим легче, чем добиться слаженного пения от сводного хора, участники которого впервые встретились за 5 минут до начала концерта.

Однако формальное отягощение в то же время открывает перед автором новые возможности, не сводимые к механистичным требованиям жанра. Полифоничность романа позволяет населить его подлинно живыми, не укладывающимися в прокрустово ложе детективного функционала персонажами.

Ни Холмс-Вазари, ни Ватсон-Боргини не увлечены расследованием смерти Понтормо по-настоящему, поэтому постоянно отвлекаются то на обсуждение искусствоведческих нюансов (фрески Пьеро делла Франчески — вот что волнует ученых мужей!), то на житейские неурядицы.

Вместо того чтобы идти по следу убийцы, Вазари приходится разбираться с группой монашек, изгнанных из монастыря в Сиене и теперь силой удерживающих здание лечебницы в Ареццо — родном городе почтенного искусствоведа. Из-за тяжелейшего похмелья Боргини упускает возможность вовремя изобличить преступника. Челлини бессовестно преувеличивает свои подвиги во благо французской короны. Бронзино озабочен сохранением не столько наследия своего учителя, сколько собственной постыдной тайны. А великий Микеланджело предстает эдакой развалиной, вечно ноющим полумаразматиком, величаво изрекающим банальности и копирующим однообразные ламентации из письма в письмо.

Герои комично жалуются, врут, капризничают, ссорятся, забывают о важном, проникаются сочувствием к недругам, меняют мнения, легкомысленно выбалтывают чужие тайны. Сыщики только и ищут возможности уклониться от своих обязанностей, преступники почти не пытаются замести следы — словом, все ведут себя нелепо, непрактично и как-то уж очень непрофессионально. Но понемногу эти психологические излишества, эта дробная неприбранная жизнь, небрежно намотанная на детективный костяк, начинает перетягивать на себя читательское внимание. Следить за судьбой злосчастных сиенских монахинь (перебравшись из Ареццо во Флоренцию, они примутся терроризировать уже Боргини, необдуманно их приютившего) или за перипетиями личной жизни Бронзино оказывается интереснее, чем доискиваться, кто же убил Понтормо.

И именно в глубине этого теплого хаоса человеческих отношений рождаются те самые мысль и чувство, с которых мы начали разговор об «Игре перспектив/ы».

Число линий разлома, делящих жизнь на до и после, в истории поистине бесконечно, и вовсе не все они предполагают глобальные потрясения. Линию разлома, которую прочерчивает в своем романе Лоран Бине, не назовешь ни кровавой, ни даже особо драматичной. В середине XVI века умирает состарившийся Ренессанс, и на смену его бесконечной художественной революции, его радостной и опасной вседозволенности, его преклонению перед человеческим телом и духом приходит время более чопорное и строгое.

На одной стороне пропасти, отделившей блистательное прошлое от прагматичного будущего, замерли дряхлый Микеланджело, мертвый Понтормо, истерзанный Бронзино. На другой — уже угадываются контуры того, что позднее станет Новым временем.

А в середине, в точке, где сходятся все линии перспективы, завис Джорджо Вазари, второразрядный художник и великий летописец уходящего Возрождения, не столько расследующий, сколько фиксирующий гибель одного конкретного живописца и завершение всей породившей его эпохи. Роман-шутка, роман-игрушка, в котором автор сообразно принятой на себя роли прилежно шутит и исправно подмигивает читателю, на поверку оказывается романом-реквиемом, смешным и горьким одновременно.

Постмодерн как эстетическое и идейное течение родился из усталости от каноничности, от преувеличенной серьезности тогдашней литературы. Именно об этом говорил Умберто Эко, отстаивая право писателя писать из чистой любви к процессу, без постоянной оглядки на современность и без умысла изменить мир. Однако то, что для Эко было скорее декларацией, чем подлинной целью (в конце концов, его «Имя розы» определенно всколыхнуло современность и изменило мир), позднее в самом деле закрепилось как норма. Наследовавшая Эко и его единомышленникам постмодернистская традиция свелась к набору внешних признаков. Форма подмяла под себя, выхолостила содержание.

И вот сегодня, когда запасы серьезности в мире, казалось бы, полностью исчерпаны, а все — от политики до искусства — превратилось в сущий балаган, Лоран Бине вновь возвращает нас к истокам. Пожалуй, в данном случае правильнее говорить даже не о постмодерне как таковом, а о неопостмодерне, на новом историческом витке возвращающем своему прародителю его изначальный смысл. В старые мехи Бине вливает старое же вино, вновь, как в «Имени розы», показывая иллюзорность различий между прошлым и настоящим и позволяя каждому читателю, оплакивая Понтормо и его время, вместе с ними оплакать и собственные утраты.